У меня снова обновились декорации. Я попала в поток новостей, быстро пишущих людей и скользящих графиков.

Пока я разбиралась в себе и немножко в других, бывшие коллеги успели cделать карьеру и стать для меня скатертью-самобранкой по части подработок. Я всегда была кому-то нужна — с моим-то опытом собирать слова в предложения.

В этот раз мне предстояло писать, о чем говорят не больше суток, хотя раньше делала тексты с претензией на вечное — о том, что не сходило с языков хотя бы три дня.

Способы напомнить о себе, которыми пользовались герои новостей, не менялись с 90-х, а что было раньше, я не помню. Люди худели, делали что-то с лицом, с ягодицами, с грудью или сходились с такой же заходящей и нуждающейся в тюнинге звездой.

Но мы старались брать что-то более респектабельное. Хотя бы заявления списанных со счетов чиновников, которые критиковали тех, кому удавалось удерживаться на вершине.

Даже погода напоминала о себе — ставила температурные рекорды. Так я незаметно прожила самый жаркий день июля и самый холодный день июля.

В общем, все, что в моей жизни никогда не было новостями, теперь в них превращалось.

Новости разбавлялись эксклюзивными подборками — типа пяти легких способов попасть в ад или самых известных изнасилованных предметов мебели. Но это была уже более мозгозатратная работа, а я пришла сюда простым новостником.

Здесь часто летала фраза «новость протухла». Так, не отрываясь от монитора, я оказалась за прилавком овощей, хотя никогда не работала в сфере обслуживания.

По идее боль от протухающих помидор должна передаваться продавцу (это называется корпоративным духом). Но мне чтобы чем-то таким проникнутся, всегда нужно больше времени.

Я получала новый опыт: убеждалась в том, что люди красиво женятся, некрасиво разводятся, громко делят имущество, но все равно, когда умирают, это лучше всего читается.

При этом мне не хотелось заняться чем-то более серьезным, то есть я просто перестала чувствовать разницу между более и менее серьезным. Вернулась бы в газету со столетней историей, пришлось бы объяснять тонкости пенсионной реформы. 

В общем, все как в сказке про богатырей. Я приняла правила игры выбранной дорожки. Мне нужны были деньги, а им — профессионалы. И мы верили друг в друга до последнего, то есть два месяца. А потом сделали выводы. Они — что я не стану лучшим новостником ни в мире, ни в конкретном месте. А я сначала старалась подавать новости под новым соусом. А потом у меня просто закончился соус.

Мои бизончики

Как проходило это время? Подо мной не шатался стул, да и все предметы вокруг выглядели довольно крепкими. Милые люди вокруг, приятный технократический вид из окна. Но побочный эффект от глотания информационных пилюль в непривычном количестве все-таки был.

Каждый день мне виделась та же картинка. Я где-то в саванне. Стою и любуюсь закатом. И тут на меня несется стадо бизонов. Что делать? Ничего не остается, как лечь и дать этим животным пробежать по твоей спине. После этого — состояние относительной гармонии на фоне оседающей пыли.

В пространствах, где текучесть кадров — привычное дело и даже часть сценария, всегда на чем-то фокусируешься. На каком-то ярком предмете. Не так важно мужчина это, женщина или красивое животное.

Здесь этим существом был Виктор Новиков. Такие люди особенно нужны в женских коллективах, в которых только на вид все мило, но стоит отвернуться, как по комнате начинают летать стрелы.

Здесь, слава богу, мужчин было достаточно. И Витя немного другим занимался — пытался уравновесить плохие новости хорошими. И хорошие чаще брал из собственной жизни.

Есть такие люди, которые пропускают через себя больше обычного событий разного рода и одним своим видом говорят: «Ребят, сходите куда-нибудь. Не сидите, не тухните вместе со своими новостями».

Он подбирал картинки к материалам, но просил не называть его бильдом. Ему не нравилось это слово. А работать нравилось. Когда он находил идеальную иллюстрацию, радовался и просил нас посмотреть, что получилось. Мы смотрели и радовались вместе с ним.

Пара душевных бесед, и я поняла, что он из тех, кому комфортно в любых коллективах. Такие люди приходят со своим матрасиком и никогда не жалуются на обстоятельства. Живут по принципу «работаем с тем, что есть». И если он сталкивался с чем-то бездушным, его глаза говорили: «Ничего страшного, я сам вдохну в это жизнь».

Ему действительно повезло с глазами — через такую радужную оболочку все должно видеться чуть приятнее.

Смерть и зубная паста

Мы обсудили с Витей легализацию оружия, дизайнеров-дальтоников, прелести хохлушек, старые, но по-прежнему прекрасные голливудские фильмы.

Физик по образованию, он сразу замечал вещи, которые хоть на градус отклонялись от нормы. И когда мы заговорили про ночной график, он спросил, зачем я на такое подписалась.

Ему бы больше понравился ответ, что моя мотивация — саморазрушение, но я сказала правду: то ли у меня еще не было такого опыта, то ли другого выхода.

Он сказал, что надо было отказаться. Я не сделала этого, потому что редко вспоминаю к месту анекдот из серии «а че можно было?»

Потом он спросил, сколько мне лет. Я сказала, что 32. Сидящая рядом Лера не сдержалась: «Че правда?» (удивленное восклицание — лучший комплимент возрасту).

А Витя спокойно сказал: «Тогда тебе недолго осталось».

Я на всякий случай уточнила: «Ты имеешь в виду смерть?»

Он сказал: «Да, смерть».

Я хоть и произвожу на людей противоречивое впечатление, но кажется, все-таки впервые показалась кому-то блондинкой-самоубийцей.

А может он просто имел в виду, что я не так глупа, чтобы не найти себе работу днем.

Обычно происходит так: внимательно слушаешь кого-то, сдерживая улыбку, но уголки губ не слушаются и приподнимаются, потому что нет ничего сильнее собственного, пусть даже странного, решения. Ведь ты так крепко стоишь на ногах, что тебе не нужны советы спортивного мальчика с глазами куклы Барби.

Вообще-то у меня родилось много ответов. Например, что у блондинок должны быть еще какие-то конкурентные преимущества. У меня это выносливость.

 — Ну серьезно, какие изменения? — спросил Витя в середине недели. — Усталость? Нервозность? Цикл? Не поверю, что это не отразится на твоем цикле.

Я сказала, что если замечу, обязательно сообщу. И задумалась, что те, кого действительно могли интересовать такого рода изменения, обычно побаивались об этом спросить.

Он называл меня маленькой гордой птичкой, но доносить мысли ему помогали глаза. Я оторвалась от компа и впервые внимательно посмотрела в них.

Знаете, бывают глаза, которые не хочется отредактировать. Которые как продолжение неба, когда оно в хорошем настроении. Как альтернатива пачке сигарет, билету на самолет и всему неожиданно приятному, что нащупываешь в кармане, когда тебе не очень.

Еще глаза эти периодически читали прессу, в тот числе либеральную, и в каждом моем ответе, что все хорошо, видели эти предательские скобочки с текстом «на самом деле нет».

В этот раз я оценила заботу. Я и правда не думала о возрасте. Работала среди гениальных двадцатилетних и перестала слышать тиканье часов. В последнее время о непосаженных деревьях мне напоминала только бабушка.

Я не соврала, сказав, что хотела попробовать новое. Кто не любит бросать себе вызов, расширять возможности и описывать этот опыт?

И здесь мои возможности тоже расширялись — на пару отписанных новостей за смену. Зато теперь могу раздавать советы: даже если вам близка идея брать от жизни все, можете не включать в список ночные графики.

Вообще это было забавно. Коллеги пытались найти во мне признаки сумасшествия, а я — казаться нормальной. Они уверяли, что это адская неделя, а я не понимала, о чем они. Нас же учили, что ад — это другие, а тут после 23:00 нет никаких других. Только их чистые столы.

Ночью новостники сами подбирают фото к материалам. Тут я тоже получила ценный опыт. На случай, если прославлюсь и умру или просто умру интересной смертью, я знаю, как заранее позаботиться о бильдах. Нужно иметь приличную фотку в анфас. И не в глубинах Fb, чтобы им не пришлось отсматривать всю галерею, ибо лазить по чужим соцсетям в поисках картинки — вот это точно ад.

Ах, да — важно, чтобы во рту не было сигареты, чтобы лицо было не в кальянном облаке и вообще, чтобы не было пропаганды ничего плохого (этому меня пытался научить другой бильд — Антон Кузнецов). Еще желательно, чтобы лицо было довольным жизнью, но это уже вкусовщина.

На следующий день Витя снова спросил, как я себя чувствую. Но правильнее было бы спросить, кем.

Я чувствовала себя тюбиком зубной пасты, из которого всегда можно выдавить еще чуть-чуть. Усердия, сосредоточенности, радости.

Говорят, это полезно периодически останавливаться и спрашивать себя, кто я и что тут делаю. Примерно на пятнадцатой переработанной новости я понимала, что я тот дождевой червь, который на сегодня уже наелся земли и больше не хочет удобрять почву.

Но в процессе я старалась не рефлексировать. В противном случае сказала бы, что нет, это не для меня, уже к среде. Извините, прощайте.

Здесь нужен другой подход, цирковой — как будто идешь по канату. Не оглядываешься по сторонам, не смотришь вниз, а видишь единственную цель — понедельник.

Я собрала свои выводы в пучок и теперь делюсь. Получилось три порции — на закуску, на горячее и на десерт.

На закуску

Даже если ты очень здоровый человек, играя с графиками, понимаешь, что у тебя есть сердце, голова и должно оставаться хоть немного свободного времени.

Если твое сердце стучит и не спрашивает лишнего, на третьи сутки обязательно обратится к тебе с вопросом: что за. Лучше отвечать не очередной чашкой кофе.

Бороться со сном — не лучшая идея даже в новогоднюю ночь. Есть множество вещей, с которыми было бы разумнее бороться. С несправедливостью, с голодом, с бедностью. И не обязательно с африканской, хотя бы со своей. И даже бороться с равнодушием было бы менее глупо. Но черт с ним, странный выбор — часть моей общей странности.

Когда мои ночи стали белыми, я поняла, что у меня все-таки есть хобби — это спать. А на хобби всегда должно оставаться время.

На неделю у меня изменились представления о хорошей музыке. От нее требовалось не пробуждать воспоминания, не вдохновлять, а бодрить. И это были совсем другие песни. Музыка мне служила.

Под конец эксперимента я начала спрашивать у Яндекса, сколько человек может прожить без сна. Видимо к пятнице нужно было удостовериться, что пока все совместимо с жизнью.

Так я поняла, что это не очень правильно — начинать свой день с желания выжить. Ведь раньше не приходилось записывать такое в план минимум.

Ни в какую смерть я, конечно, не верила, но на той чашке кофе, от которой сердце начинало биться сильнее, я вспоминала Витины слова. Наверное, он просто знал о смерти чуть больше: что смерть — это потеря привлекательности, вечно уставший вид и смирение со всем этим. Это жизнь без приключений, без маникюра и даже без времени поговорить о кино.

Когда я смотрела на свое отражение в окне вагона метро, на секунду пугалась, а потом закрывала глаза. Это была не я, а какая-то уставшая баба. И было понятно, что я высплюсь, и она исчезнет.

Мои мелкие морщинки решили показаться и сказать «привет». И даже привели своих друзей, предложив располагаться в области моих глаз.

У меня появилась новая сверхспособность. Если раньше я замечала на лицах людей в метро следы ухода, то теперь видела и количество часов сна.

Я поняла, что нет ничего обидного во фразе «ты ужасно выглядишь». Это значит, что в обычное время ты выглядишь отлично. Иначе никто не почувствовал бы разницу.

К пятнице мне было уже плевать на условности типа светлой рубашки на темном лифчике. И мне удавалось шутить в ответ, даже когда шутки шли на повышение.

 — Ты пришла в миниюбке, — сообщил мне главный новостник смены Антон Кравцов тоном, не отражающим, хорошо это или плохо.

 — Это юбка, которую не надо гладить. И я чуть не пришла в белой рубашке на черном лифчике. Поверь, это было бы хуже.

 — Но ведь можно было без лифчика.

 — Можно, но не когда у тебя третий размер.

Вообще здесь я шутила редко. Я была вежлива и деликатна. И даже не произнесла вслух: «Антон, смени адеколон».

На горячее

Наверное, я бросила себе этот вызов, чтобы нащупать дно своей глупости и убедиться, что никакого дна там нет. Поэтому нужно уметь вовремя останавливаться.

В любом новом пространстве, где нужно совершать много одинаковых действий подряд, начинаешь думать. Когда идешь в гору, когда перебираешь веслами и когда пишешь новости. Как будто проваливаешься в себя. И в эти моменты можешь что-то нащупать. Например, что хорошо писать новости я могу только о себе.

У меня нет аллергии на продукты, на цветущие растения, на пыльцу, на обезболивающее, на кошачью шерсть. И я была уверена, что ее ни на что нет.

Да и перед приходом на новостные порталы людей просят сделать тестовое задание и не спрашивают про аллергию на плохие новости. Подразумевается, что люди с аллергией на пчел не добывают мед.

Я ощутила ценность своего ритма жизни. Вернее, что собственный ритм — это ценность. Это как температура воды, которую настраиваешь для принятия ванны — ведь мы делаем это с точностью до градуса, до максимального комфорта. И когда пытаешься сделать что-то быстрее, выше, сильнее, часто не получается, потому что просто не попадаешь в этот свой ритм.

И я вряд ли научусь писать быстро — строчить. А врезать шпоры в бока мне совсем не хочется. Ведь даже если продолжишь где-нибудь старательно натирать воском эти помидоры-новости, чтобы придать им товарный вид, тебе все равно скажут, что ты их слишком сжимаешь и выдавливаешь сок. Так что эта работа не для тебя, эта работа для профессионалов.

Но мы стараемся что-то кому-то доказать, бьем копытом. А в итоге? Так и живем в состоянии оседающей пыли. У меня все просто: если мои тексты не вызывают у вас улыбку, я превращаюсь в человека, которого легко можно заменить другим.

Теперь я окончательно убедилась, что я та пчелка, которая не умеет пережевывать много. Я могу собирать ограниченное количество пыльцы, чтобы выдать что-то вкусное. Но за мной должно оставаться право выбирать цветы.

Я не боюсь превратиться в дизайнера-дальтоника, который определяет цвета по сетке с их номерами. Есть еще одна вариация дальтонизма — неспособность выделять прекрасное. Ею чаще страдают (и не чувствуют, что страдают) те, у кого с восприятием цветового спектра все ок. Для них и разрабатываются подсказки — что красиво, а что нет, что достойно внимания, а что нет.

Я по-прежнему хочу находить любопытное под слоем пыли, цинизма и в самых глупых обстоятельствах. И не путать серый с голубым.

На десерт

Я поняла, что даже когда забираешься далеко, смахнув с себя как одеялки все виды опек, и когда получаешь священное право делать глупости — одну за одной, это оказывается не так просто.

Отгородиться от всех не получается. Всегда найдется кто-то, кто скажет тебе: «Эй, вот то, что ты прямо сейчас делаешь, — это глупость» или другими словами: «Пожалуйста, не умри».

Не поспоришь с тем, что нужно быть осторожнее в мире, где человеку так легко свернуть шею. И может оно и хорошо, что сам мир заботится о нас. Я не про заботу родственников, друзей, любимых и даже тех, у кого на нас большие планы. Я начала вспоминать прохожих.

Как-то в детстве женщина остановила меня зимой, чтобы сказать, что я отморозила нос (в Сибири этого можно спокойно не заметить). Однажды кондуктор в автобусе сообщила, что рядом орудует карманник. Девушка на эскалаторе заметила расстегнутую молнию на платье и любезно предложила застегнуть. Мне два раза возвращали потерянные айфоны. Больше терять мне было нечего, а то и это бы вернули.

А однажды, когда мне было очень грустно, эту грусть заметила и решила слизнуть собака. Она шла на поводке и оглядывалась на меня. Хозяйка сказала, что я ей понравилась. Я погладила псину, а она слизнула неприятный осадок дня.

И я подумала, если Вселенная захочет еще разок намекнуть мне, что я все делаю неправильно или напротив — безупречно, пусть выберет кого-то с голубыми человеческими глазами. Так лучше доходит, правда.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.