Утро ясного весеннего дня, Родительская суббота. В небольшом храме св. Игнатия Брянчанинова на окраине Донецка заканчивается служба. Солнце хлещет на купола церкви красноватого золота.

Есть ли свет на войне и можно ли найти смысл в страданиях — в репортаже «Ридуса» о встрече с многочисленными беженцами из Мариуполя.

— Пять минут на покурить и оправиться, как это говорят… У нас-то мало кто курит, но в твоем случае это буквально, — шутит матушка Наталия, полноватая женщина в летах с породистым южнорусским лицом. — Но сначала мы тебя покормим, ишь как исхудала.

Вяло отнекиваюсь, заранее понимая, что не устою под ее напором. Сегодня я напросилась в гуманитарную поездку с матушкой и прихожанами — люди собрали продукты и теплые вещи для беженцев из Мариуполя и везут их на нескольких машинах в село Безыменное, где расположен основной пункт временного размещения эвакуированных или просто вырвавшихся из города людей.

Заходим в трапезную.

Работающие на кухне прихожанки наливают нам постного борща, приносят чай и подсовывают пирожки с картошкой. Одна из женщин садится рядом, подперев рукой щеку. Следит, чтобы я ела пирожки, не увиливала. Одновременно потоком льется ее речь: женщина сокрушается, какая пропасть пролегла за восемь лет между жителями Донбасса и Украины, причем даже близких по ментальности восточных областей.

Мне вспоминается фраза, сказанная когда-то одним республиканским офицером: «Нас становится меньше, а их становится больше». И сказано это было даже не о боевых потерях, а о «перековке» населения Украины в антирусском духе, что шла все эти годы.

Пока сын был под обстрелами, мать молилась даже во сне

Выходим из трапезной. Пока я курю, матушка Наталия заводит машину. С нами едет и второй водитель, прихожанин Сергей, но матушка решает не пускать его за руль.

— Дорога плохая местами… и если ты будешь за рулем, обязательно поймаешь яму, и я буду на тебя ругаться. А когда сама оплошаешь, не так злишься…

— Да, самому себе человек всегда найдет оправдание, — замечаю я.

— Верно… сколько все же скверного в человеке! — сокрушенно восклицает матушка.

Помимо гуманитарной миссии, у экспедиции есть и житейская цель — забрать из пункта временного размещения сына одной прихожанки, старшеклассника, который учился и тренировался в Мариуполе, когда там «началось». Мальчик много дней просидел в подвале с несколькими сверстниками и семьей, которая приняла в них участие.

Тренер эвакуировался вместе с другими ребятами в Запорожье, на территорию под контролем Украины. Юные дончане ехать туда не захотели. После того как войска ДНР и РФ установили частичный контроль над левобережной частью города, мальчишек вывезли автобусами на Таганрог, но ребята попросили высадить их в Безыменном, где и ожидают сейчас встречи с родственниками.

Матушка Наталия описывает чувства матери школьника, которая «в те дни, когда от сына не было известий, молилась даже во сне».

Дорога на Новоазовск пока хорошая, ямы начнутся в районе поселка Гусельщиково. Вокруг распахнулась желтая весенняя степь. Артиллерии не слышно даже далекой; только к западу от трассы дымится линия фронта.

«Мы считаем жителей Мариуполя своими гражданами»

Приезжаем в Новоазовск — тихий городок на берегу моря, сейчас еще и вымерший, набережная пустынна. Мужчины ДНР в большинстве мобилизованы, многие женщины с детьми уехали в эвакуацию.

Выезд гражданских еще в двадцатых числах февраля многим казался мерой несколько чрезмерной. Теперь, после не только жестоких обстрелов прифронтовых районов республики, но и удара «Точкой-У» по центру Донецка 14 марта, некоторые люди жалеют, что не уехали заранее.

В Новоазовске встречаемся с Александром Николаевичем Глущенко, представителем местной администрации, который ориентирует колонну прихожан, куда именно отвезти помощь. Глущенко работает начальником отдела управления восстановлением администрации Новоазовского района. Он соглашается дать мне небольшое интервью.

Александр Глущенко: Новоазовский район принимает не менее полутора тысяч беженцев в сутки. Они первое время находятся в пунктах временного размещения, где организовано питание и медицинская помощь… После прохождения процедуры идентификации и регистрации многие уезжают в Россию, потому что нам тяжело все-таки такое большое количество разместить у себя.

«Ридус»: Вы считаете этих людей своими гражданами?

Александр Глущенко: Разумеется, а кем же нам их считать?.. Мариуполь, Новоазовск — города-спутники… Семьи, друзья — все у нас тут перемешано. Много разных дел, конечно, прошло за эти годы. Но любая война рано или поздно заканчивается, будет и мирное время, будем восстанавливать, будем и помогать друг другу.

«Ридус»: Расскажите о порядке работы с беженцами…

Александр Глущенко: Они прибывают в пункт пропуска в Безыменном, где работники МВД идентифицируют человека и проверяют, не замешан ли он в каких нехороших делах, потому что всякое бывало: и снайперов снимали с машин, и кого только… В ПВР они находятся, мы стараемся уделять внимание.

«Ридус»: Какую помощь там получают люди?

Александр Глущенко: Организовано горячее питание: есть полевая кухня, в школе питание организовано и в кафе «Лукоморье», есть у нас там такое. Медицинская помощь, психологическая помощь, вещи выдаются — и по линии МЧС мы много получаем, и просто люди привозят.

Выезжаем из Новоазовска, следуем в Безыменное. Этот приморский поселок летом считается курортным. По легенде, название селу дал Александр Сергеевич Пушкин. Когда проезжал мимо, спросил, как называется село, услышал, что не называется никак, рассмеялся и сказал: ну, пусть так и будет, Безымянное. Потому и местное кафе стало «Лукоморьем».

В свое время я бывала в здешней сельской библиотеке с писателем и депутатом Народного совета ДНР Владиславом Русановым, известным филологом и бардом Вячеславом Теркуловым и несколькими другими коллегами, мы даже читали там стихи. Сейчас Русанов где-то на фронте, слепого на один глаз профессора Теркулова едва не убило в центре Донецка той самой «Точкой-У», а рядом с Безыменской библиотекой, в клубе, развернут пункт временного размещения беженцев из Мариуполя.

Старикам почти невозможно покинуть горящий город

Машина матушки Наталии и автомобили других прихожан останавливаются у клуба. У входа стоят военные и гражданские, врассыпную. Помощь ждали — несколько мужчин кидаются разгружать коробки и пакеты. Заносят в клуб, я захожу следом. Моментально обволакивает запах давно не мытого человеческого тела. Люди сидят в креслах в актовом зале, на сцене лежат матрасы — на них люди спят. Коробки ставят на столы, открывают — к ним моментально устремляются дети.

Наибольшим спросом пользуются шоколадки, их разобрали первыми.

Я несколько теряюсь в броуновском движении беженцев, взгляд останавливается на брате и сестре, которым посчастливилось ухватить шоколадки, и теперь они с ними стоят — бледненькие, но довольные. Слопали уже по половинке.

Прошу разрешения на фото. Старшая сестра говорит: «Мы не против, нас зовут Полина и Вадим».

Рядом очередь за кипятком. Молодая женщина с выразительным лицом представляется Ларисой с Морского бульвара. В руке у ней чашка, в которой, кажется, даже нет чайного пакетика.

Я прошу женщину рассказать о ситуации в Мариуполе.

«Ридус»: Городская администрация Мариуполя принимала какие-то меры по заботе о людях?

— В соцсетях были какие-то сообщения о необходимости затемнения… Но убежищ нет, ничего не оборудовано, никто к этому не готовился. Хотя мы видели, что город напичкан оружием и бандформированиями — «Азовом», «Айдаром»… Я считаю, что если бы не они, то город бы взяли как Бердянск или Мелитополь, без человеческих мирных потерь… А у нас люди лишились всего. Больше всего жалко стариков, которых никуда не переместишь, этих бабушек с палочками, которые не могут ни убежать, ничего… Все ждали официальной информации, что будут какие-то коридоры для выхода. А ничего не было. Воды нет, хлеба нет, холодно. Чтоб накормить детей хоть как-то, разводили сгущенку… Я считаю, что люди не виноваты, все это воля политиков. У нас же в городе много людей, которые приехали от войны в четырнадцатом году. Мы их приняли, помогали кто чем мог, всем делились. Люди только обустроились, немножко стали жить, и вот.

Лариса плачет. Следующая в очереди — пожилая женщина, практически старушка. Лариса помогает ей набрать кипятку, я подаю руку, чтобы помочь спуститься с лестницы — стол с чайником стоит на сцене, поэтому людям, чтобы набрать кипятку, надо на эту сцену взойти.

— Меня зовут Людмила… Мне восемьдесят четыре года, я с Орджоникидзевского района. Еле ползла. Мне помогли… Девятиэтажка наша загорелась. Это кошмар, я неделю не ела, — говорит женщина, присев в кресло.

Я встаю и иду к столу, чтобы найти ей хотя бы шоколад из привезенного приходом. Но его уже весь съели. Нахожу вафли. Людмила ест вафлю и плачет. На женщине домашние рейтузы, великоватые в паху. Она вообще худенькая. Седые волосы были когда-то темными; Людмила напоминает мне мою недавно умершую маму. Не ощущая себя в силах что-то здесь сделать, я глажу ее по плечу, встаю и начинаю бродить среди беженцев, словно Данте в каком-то долбаном Лимбе.

Крепкая деловитая женщина с мопсом представляется Ольгой и рассказывает, что выехала из Мариуполя с матерью Татьяной Григорьевной и сыном-подростком. Выехала автобусом, на который их посадили российские военные.

— Города нет, он стал призраком, — говорит Ольга. — Двадцать первый век, а наши правители не могли договориться, чтобы не было этого всего…

Ольга отказывается от съемки: неизвестно, как еще повернется дальше, говорит она.

— Меня зовут Юля, мы из Мариуполя. — Молодая женщина разрешает мне включить камеру. — Мы находимся здесь уже четвертые сутки. Мы с левого берега, где «Азовсталь»… Там уже невозможно было находиться, поэтому мы прыгнули в машину и убежали, под «градами».

«Ридус»: Какая обстановка в городе?

Юля: Мы на пятом этаже жили двадцать один день в тамбуре и коридоре. У меня двое детей, девочка девяти и мальчик одиннадцати лет. И мы с мужем уехали, потому что поняли, что мы там не выживем.

Дочка Юлии Настя говорит, солнечно улыбаясь:

— Мы вылетали под «градами» и садились в машину. И ехали.

Юля: Нас обстреливали.

«Ридус»: Кто стрелял?

Юля: Здесь трудно сказать, потому что пересечение огня… Это война.

«Ридус»: Вы ожидали такого развития событий?

Юля: Нет, мы думали, что это два-три дня, поэтому были там до последнего.

«Ридус»: Городские власти как-то принимали в вас участие?

Юля: Нет. У нас свет выключили на третий день. Потом и отопление, воду, газ. Последние дни мы уже не могли ни готовить, ничего. У меня был детский корм, я им давала… Мы выехали самостоятельно, потом нам помогли российские военные, они сформировали колонну. Когда мы пришли сюда, нас накормили… Женщина-волонтер Надежда Шевченко, завклубом Татьяна Владимировна, Наталья, художественный руководитель, какая-то женщина, которая здесь убирает, военные — все нормальные люди, сочувственно относятся к нашему горю. Все наши здесь, а это левый берег… Мы сейчас не понимаем, как будем дальше жить. Это страшно представить. На сегодняшний день мы бомжи.

«Ридус»: Вы собираетесь в Россию выехать или как-то иначе?

Юля: У меня сестра в России, но она очень далеко. Поэтому мы еще не решили для себя. Мы, конечно, хотим домой.

«Ридус»: Жилье у вас осталось в Мариуполе?

Юля: Жилье у меня было, но когда мы уезжали, уже седьмой-восьмой-девятый этаж сгорели, мы были на пятом… Когда мы выезжали, у нас встал вопрос, вывозить детей или же маму. Потому что у мамы «паркинсон», она не могла бежать. И мы попрощались, я плакала, мы уезжали без нее (снова плачет). А потом здесь мы встретили людей с нашего дома, они в школе… и мама с ними, и мы объединились. Но они говорят, что уже через два часа военные российские сказали выходить из дома нашего, потому что все, нельзя оставаться… Большинство людей, которые выехали, без домов теперь — или стены сложились, или все сгорело. Это жуть. Я сейчас разговариваю более-менее спокойно, потому что уже четвертый день и я немного пришла в себя. А первые дни мы просто рыдали, и говорить с нами было невозможно.

«Не снимайте, а то нас убьют»

Я спрашиваю Настю, кем она хочет стать, когда вырастет. Девочка говорит, что хочет стать артисткой: «Я занимаюсь вокалом, фортепиано, танцами и театральным искусством». Говорит, улыбаясь так же, как и тогда, когда рассказывала, как они бежали под обстрелом «градов». Юля говорит устало: «Она всегда улыбается. Это сценическая привычка». Мелькает мысль, что с такой выдержкой маленькая Настя, даст Бог, станет великой артисткой.

Пенсионерка Светлана из ДНР поехала в Мариуполь, чтобы снять украинскую пенсию. Так поступают многие. Там ее застала война. Светлана сначала рассказывает мне, что украинские военные стреляли, даже когда еще не было российских. «Когда пришли военные ДНР и заскочили в подвал, где были люди, украинцы расстреляли всех — и военных, и мирных, им по барабану. Город голый и черный».

Светлана сначала соглашается дать интервью на камеру, но потом догоняет меня и дергает за рукав: «Не надо меня выкладывать. И имя измените. У меня там еще остались родственники… если они узнают, то их всех убьют».

Двое мужчин у дверей клуба рассказывают, как вывозили свои семьи.

— Только тесть мой не выехал… у него колодец хороший в (называет район), он поил всю округу, сказал: «Как же я уеду, люди без воды останутся, да и дом бросать не хочу». — Потом осекается: — Район не пишите, иначе его нацбатовцы вычислят и убьют.

— За что? — спрашиваю я.

— Не знаю. За то, что мы уехали на ДНР, к примеру. А вообще могут и просто так. Был случай: люди спустились к воде, и по ним влупили из миномета, и это были не россияне и не ДНР…

Говорим с Татьяной Владимировной, директором клуба в Безыменном, которая и принимает беженцев:

— Нам нужен телевизор здесь. Они приезжают, у них в голове другая реальность, украинская… Они боятся сниматься почти все, потому что говорят: вот нас сейчас покажут по российскому телевидению, а потом мы вернемся — и бандеровцы нас убьют. Помогите нам с телевидением, чтобы они смотрели хоть, что говорит Москва.

Подходит группа российских журналистов. Директор клуба жалуется, что до людей не доходит информация. «Мы сделаем все, чтобы осветить события», — утверждают коллеги. Я прошу женщину описать порядок оказания помощи людям.

— Они здесь ждут регистрации. В принципе, ее можно пройти и у блокпоста, но там некоторые стоят по двое суток, а что такое двое суток в холодной машине… Поэтому здесь пункт обогрева, поспать, поесть.

«Ридус»: Помыться здесь где-то можно? Многие люди не мылись много дней, не имели возможности.

— Водим домой, к соседям. Кафе соседнее готовит нам еду, мы им даем продукты, они готовят… Завтрак и обед горячие, ужин — печенье, чай, дошираки. Безыменцы приносят нам «закупорку». Но не все… надо, конечно, пинать. Многие сидят по домам и плачут просто. У многих же в Мариуполе родственники. У меня тоже там дети. Когда дома сидишь, ревешь, глаза болят уже. А здесь вроде некогда — то хлеба нет, то холодно, то горячо, то свет, то туалет, который у нас уличный при клубе, и инвалидам тяжело. Памперсы кому нужны, тоже из дома носим. У меня вот мама умерла, памперсы остались, есть чем поделиться. Детские, хорошо, привезли…

«Ридус»: Будет же еще больше беженцев. У вас в селе есть площади их принять?

— Школа, клуб (растерянно)... Так-то помещения есть, я б только у себя могла человек двадцать поселить, но они предназначены для отдыха людей в теплый период. Сейчас там холодно.

— Ясно, помещения есть, нужны обогреватели, — вступает матушка Наталия.

Хожу среди людей, уже притерпевшись к запаху. К страданию, которым они исходят, притерпеться невозможно.

— Женщина лежачая заживо сгорела…

— Хоронили у подъездов…

— А девочка моя все улыбается…

И тут, при всей моей убежденности в том, что «наше дело правое, победа будет за нами», посещает, конечно, мысль: не есть ли это тот самый случай, когда человек сам себя оправдывает?

Потому что, прикоснувшись к страданиям людей даже на самой справедливой войне, оправдать их по-человечески невозможно, если, конечно, не отстраняться от них.

Я прошу матушку Наталию рассказать об их миссии и обо всем том, что мы увидели. Она молчит некоторое время. Потом говорит:

— Наш приход — это Аэропорт. Батюшка благословил и сказал: никто кроме нас, наверное, лучше не поймет этих людей, потому что у нас полпоселка легло, месяцами в подвалах жили… Обзвонила всех наших, 35-40 человек, которые совершают подвиг почти каждый день, приезжая в церковь, половина приезжает к нам из центра города… И сказала: кто может, девочки-мальчики, давайте соберем. Вот собрали почти на 70-80 тысяч, купили, что нам сказали, нам в первую очередь сказали шоколадки, печеньки, сгущенное молоко. И теплые вещи. Вот, собрали, поехали отдали. Бог даст, на следующей неделе еще соберем, отдадим.

«Ридус»: Какие впечатления от разговоров с людьми, с беженцами?

— Всех жалко. Впечатление жуткое. Потому что люди запуганы… Боялись, что они вернутся и их вырежут бандеровцы. Пожалуйста, ребята, почему вы ничего не делаете, чтоб людям рассказывать что никакие бандеровцы не вернутся и никто их не вырежет?.. Все уже, свершилось. И теперь надо просто донести.

Наше дело правое, но зачем столько горя?

Разделяя чувства матушки Наталии, я все же не ощущаю убежденности в том, что бандеровцы — единственная проблема. И всю дорогу верчу разные мысли в голове. Мы говорим о моей недавно преставившейся маме, о моих дедах и бабушках — Родительская суббота.

Матушка Наталия сообщает, что они молятся домашним порядком «за все наше воинство, а там есть имена вроде Айдыз, Рафаил, Ахмет — и мы за них молимся тоже». Затем говорит, что можно понять обычных людей Украины, которые жили спокойной частной жизнью, а тут «на них свалилось»… Но когда они задают вопрос, «за что нам все это», — это вопрос неправильный. Потому что спрашивать надо не «за что?», а «зачем?».

Я понимаю, о чем она. О том, что снова и снова влечет меня на Донбасс. И это не адреналин — не такой уж я лихой военкор. Профессиональная увлеченность темой и сочувствие людям — да, но и не только.

Это тот самый иной уровень бытия, косвенно знакомый нашему поколению по книгам и фильмам об Отечественной войне и по общению с заставшими ее старшими родственниками.

Те, кому он оказался доступен через крайне тяжелый, зачастую трагический опыт войны, по сравнению с мирным обывателем выглядят иной раз даже не бодрствующими среди спящих, но находящимися в ясном сознании среди пациентов в коме.

Для меня встреча с подобным образом преображенным народом оказалась архиважной; правда, в том, что ради духовного возвышения людей одни обязательно должны страдать, иные — и гибнуть, у меня не получается себя убедить. Возможно, я плохо пыталась.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.