Сегодня иностранным журналистам довольно сложно получить разрешение на работу в еще не оправившемся от гражданских волнений Казахстане, власти не сильно стремятся к прозрачности.

Но корреспонденту «Ридуса» удалось пройти бюрократические барьеры.

Аэропорт Нур-Султана, или Астаны, как по старинке продолжают в народе называть столицу Казахстана, встречал неожиданно жизнерадостно — воздушными шарами, цветами и национальной музыкой. Оказалось, что одним рейсом с нами летела Бибисара Асаубаева, 17-летняя шахматистка, ставшая первой в истории Казахстана чемпионкой мира.

Однако о том, что в городе сохраняется режим ЧC и установлен оранжевый уровень опасности, сразу же напоминают военные, патрулирующие с автоматами наперевес периметр аэропорта, и припаркованная напротив аэровокзала БМП.

«Теперь мне не высказывают, что говорю на русском»

Водители такси, от которых в любой другой стране можно за 15 минут узнать буквально всё, здесь ведут себя сдержанно. События начала января не комментируют вообще, при разговорах о политике стараются обратить внимание на местные достопримечательности — небоскребы и огромные мечети. Из-за обилия последних впервые попавший в Нур-Султан может почувствовать, будто оказался где-нибудь в Эр-Рияде.

Толерантность здесь, впрочем, часть государственной идеологии, что попытались даже отразить в архитектурном облике. Правда, левый берег реки Ишим, разделяющей столицу Казахстана на две равные части, вызывает множество вопросов у сторонников теорий заговоров из-за обилия масонской эстетики.

Например, здание Дворца мира и согласия отстроено в виде пирамиды. Оно расположено прямо за Ак-Ордой — резиденцией президента Казахстана. Здесь регулярно собираются представители мировых традиционных конфессий.

В плацкартном вагоне поезда Нур-Султан — Алма-Ата от ближневосточного гламура и архитектурных экспериментов британца сэра Нормана Фостера не остается и следа, и ты оказываешься в Советском Союзе, местами уютном, а местами не очень, где через час после отправления проводница оповещает, что вода в титане вскипела, и тогда пассажиры начинают распаковывать сумки со снедью и заваривать чай.

За окном проносится волнистая степь, иногда попадаются верблюды. В тумане они кажутся почти нереальными, как бесплотные духи этих пустынных мест.

В вагоне-ресторане удалось разговорить двух женщин-казашек, маму и дочку. Они курсировали между двумя городами в дни волнений, но выйти в город не могли, так как поезд стоял в Алма-Ате всего два часа.

Последние новости собеседницы узнавали из интернета и собирали слухи от попутчиков. Говорят, что в те дни в сторону Нур-Султана двигалось множество людей, обратно — почти никого.

Уже после войны, а именно так алмаатинцы называют январские события, в столицу ехала женщина, в дни волнений кормившая протестующих. Она, как и многие другие жители города, привозила им хлеб и чай. В один из дней к активистам подошли полицейские и предупредили, что не будут открывать огонь, что бы ни случилось, а тем же вечером лагерь митингующих, по ее рассказу, без всяких разговоров расстреляли вооруженные стрелки без знаков отличия.

— Сколько там было бедных людей, сидели замерзшие в дешевых кроссовках, и по ним, по простым рабочим, открыли огонь. Кто за это все ответит, бог им судья, — причитает старшая. Рассказывают, что общались и с военными, которые ехали на похороны своего убитого неизвестными товарища.

Пообщавшись в Казахстане с людьми самого разного социального положения и возраста, довольно быстро понимаешь, что Назарбаева в народе, по крайней мере в последнее время, не уважают, а ответственность за социально-экономические проблемы, с которыми страна подошла к своему 30-летию, возлагают на него и его семью.

— Назарбаев-то поначалу хорошим был, но потом везде своих родственников поставил, все богатство за границу утащил, и все ему мало, — говорит старшая.

Молодая смотрит на вещи более прагматично и парирует, что Назарбаева можно понять, потому что для того, чтобы обеспечить, как бы сказали российские политологи, вертикаль власти, необходимо повсюду поставить своих людей.

— Я бы на его месте, наверное, тоже так же сделала бы. Должны же у меня быть какие-то гарантии безопасности и тыл, чтобы чувствовать себя свободно, — говорит женщина. Она верит в официальную версию об организации беспорядков извне.

— Знаете, казахи — народ мирный, послушный, он будет долго терпеть, но крушить и громить ничего не станет. Зачинщики беспорядков точно не наши были, — убеждена она.

Токаев имеет сейчас в обществе значительный кредит доверия, как убеждены граждане, он только теперь вступает во всю полноту власти.

— Он и раньше заботился о людях. Никогда никто людям долги не прощал, а он объявил кредитную амнистию. И у Токаева мама простая, печку топит, как раньше, живет в ауле, как простой человек, — говорит старшая из женщин.

Она припоминает Назарбаеву повышение пенсионного возраста.

— Мне 56. 40 лет проработала, стаж есть, а на пенсию не могу уйти, — говорит она.

Алма-Ата встречает туманом. Говорят, он опустился на город в дни протестов и с тех пор не уходит.

До гостиницы подвозит русский таксист Валерий. Он подумывает уехать жить в Самару, потому что все его друзья уже переехали в Россию, большинство — в Новосибирск. Но туда не хочет его жена: слишком холодно. Валерий рассказывает, что общество очень сильно изменилось за это короткое время: увидев близкую смерть, люди стали бережнее относиться друг к другу.

— Знаете, нет уже той спеси и гонора, с которыми иногда сталкиваешься во время работы.

Говорит, что примерно с августа прошлого года сталкивался все чаще с негативом, в том числе имеющим националистическую окраску.

— Впервые за все время мне начали высказывать, что я говорю на русском. Мол, «почему я с тобой говорю на казахском, а ты мне отвечаешь на русском», — вспоминает он.

В основном, по его словам, это была студенческая образованная молодежь, люди старшего поколения никогда на его памяти не поднимали языкового вопроса. Однако после январской войны он пока еще ни разу не слышал таких претензий, люди словно бы испугались и начали больше ценить равновесие и мир.

Независимость как главная скрепа

Деловые районы Алма-Аты похожи на центр любого крупного советского города: широкие улицы, которые в народе до сих пор называют по-старому (Фурманова, а не Назарбаева; Комсомольская, а не Толе-би), сталинки, учитывающие, правда, национальный колорит. Кажется, за годы независимости город не претерпел существенных изменений, в отличие от Нур-Султана.

Здесь практически не видно мечетей, хай-тека, но зато много уютных ресторанчиков и баров. Местная молодежь мало отличается от московской. Уличные музыканты исполняют песни популярной панк-группы «Порнофильмы», которая пытается заявлять о себе как о музыке протеста и социальной критики.

На главных государственных зданиях, которые сгорели во время бунта, по злой иронии висят плакаты, напоминающие о 30-летии независимости. Недалеко от местного Арбата стоит памятник Моро — бронзовому герою фильма «Игла», который появился на свет благодаря харизме Цоя и таланту казахских кинематографистов, — тогда он был новым героем перестроечного безвременья.

Сейчас, после 30 лет независимости, казахстанское общество словно бы снова оказалось в том же ценностном вакууме, как советское общество во времена перестройки.

Основной ценностью провозглашается независимость, причем как на уровне государственных чиновников, так и на уровне критически настроенной творческой интеллигенции. О независимости в своем недавнем обращении говорил и Назарбаев; 30-летию независимости посвящен фильм «Отыздан асып барамын», заявивший о себе не только в Казахстане, но и в России после интервью его создателей у Дудя.

В центре Алма-Аты сохранился парк, где сидящий на трубах Спартак — герой Александра Баширова — произносит свой знаменитый экзальтированный монолог.

«Люди, вперед и только вперед, потом наверх, а потом — обратно вниз. Мы наведем здесь порядок, каждый из нас — это один, а все мы вместе — это мы, и мы все здесь перевернем, каждому только одно — свобода. Независимость — это моя прерогатива. Я единственный, который способен дать возможность существованию. Власть не существует, остается только одна мысль в каждом нашем теле, это мысль к существованию настоящему — самостийному», — говорил Спартак из «Иглы» в конце 80-х.

Но, похоже, что такое это самостийное существование, в Казахстане до сих пор не определили.

Когда говорят о независимости как о главной ценности, достаточно сложно понять, что же именно вкладывается в это понятие. Обычные люди, в отличие от главных героев прославленного Дудем фильма, распад Советского Союза восприняли, скорее, со страхом. Какой-то четкой государственной идеологии и системы ценностей за прошедшие годы не выработано, и у людей до сих пор нет образа будущего, кроме прогрессистских представлений о том, что это будущее должно быть лучше, чем настоящее и прошлое.

Одновременно подобные настроения сочетаются с попытками найти вдохновение в религии, что не слишком приживается в преимущественно светском обществе. А еще в романтизации прошлого: книжные полки в магазинах заполнены произведениями о «Золотой Орде», кочевниках и великих батырах, а режиссер «Иглы» Рашид Нугманов работает над документальным сериалом о Батые.

Одним словом, общество пытается искать себя, но пока не находит.

Кровавый январь: внешнее влияние и радикальные элементы

Кризис ценностей как одну из неочевидных причин, приведших к росту протестных настроений в Казахстане, называли российские эксперты. Перечислялись и другие причины, в том числе острое соперничество внутри казахстанской элиты, которое сопровождалось привлечением внешних игроков, заинтересованных в создании хаоса на территории страны.

Среди экономических причин назывался неолиберальный курс Казахстана и периферийность экономики, которые привели к обнищанию населения и внушительному социальному расслоению. Сюда же относится и политика местных элит, ориентированных на вывоз капитала, и люмпенизация казахстанской молодежи.

Местные эксперты подтверждают наличие социальных проблем. Однако, на их взгляд, они не являлись настолько значительными, чтобы люди от отчаяния «схватились за вилы».

Экс-советник главы Нацбанка Казахстана экономист Айдархан Кусаинов в беседе с корреспондентом «Ридуса» обратил внимание на различия протестных выступлений на западе страны и в Алма-Ате.

«Я хотел бы разделить тот кошмар, который произошел в Алма-Ате, и подлинные социальные выступления. Как говорил ваш президент, мухи отдельно, котлеты отдельно. Почва для социального протеста была, и она сохраняется до сих пор. С другой стороны, те масштабы, которые все приобрело в Алма-Ате, не связаны с социальным протестом. До такого взрыва социальное напряжение не дошло. Здесь действительно свою роль сыграли внешние факторы», — считает собеседник «Ридуса».

Кусаинов отметил, что запад страны бастует так или иначе уже второй год, но там всегда проходили мирные митинги с понятными требованиями и известными местными организаторами. В Алма-Ате народ изначально вышел на улицы в поддержку протестующих из Жанаозена, откуда по стране покатились волнения. «Но вскоре уже вообще не было никаких требований, только насилие», — заключил собеседник.

Депутат мажилиса парламента политолог Айдос Сарым также согласен с официальной точкой зрения, что к беспорядкам причастны «иностранные граждане, и, возможно, некоторые из них — приверженцы религиозных экстремистских течений».

«Вы заметили, общество так разделено, что рост социального недовольства — общемировой тренд. Можно вспомнить „желтые жилеты“, штурм Капитолия. Подогретая пандемией вся эта ситуация тоже присутствует в Казахстане. Поляризация мнений, люди закрываются в эхокамерах и не слышат друг друга. Вот все это у нас в Казахстане есть, и давайте на это наложим проблемы, связанные с прошедшими 30 годами, и это все дает и свой мультипликативный эффект. Вопрос, как из этого выходить, сегодня наиболее важный», — сказал парламентарий «Ридусу».

Председатель президиума «Контртеррористического комитета» ветеран КНБ полковник Аманжол Уразбаев, напротив, убежден, что в Казахстане произошла попытка госпереворота, инициированного внутренними силами.

«Конечно же, Назарбаев владел ситуацией, знал, что народ недоволен им. Одним из призывов даже мирных митингующих был „Шал кет“ — „Дед, уходи“. Он руководил страной 30 лет и гордился тем, что создал независимое мощное государство. Однако на самом деле мы видим, что уровень жизни народа откатился в голодные 90-е годы, поэтому вполне естественно, что народ выходил на митинги с законным требованием об улучшении социального и экономического положения», — заявил «Ридусу» ветеран спецслужб.

По его мнению, дестабилизировать ситуацию пытались для того, чтобы напугать людей и заставить действующего президента Токаева сложить полномочия.

Есть и точка зрения, согласно которой к дестабилизации в стране причастны внешние силы, чья главная цель была не столько привести к власти откровенно антироссийские группы, сколько создать на протяженной границе России и Казахстана еще одну зону конфликта.

Сторонники мнения об иностранном вмешательстве обращают внимание на активность западных фондов.

Как рассказал один из собеседников, пожелавший остаться анонимным, все в той же Алма-Ате в престижной верхней части города был выделен участок для центральноазиатского офиса USAID — признанного в России нежелательным правительственного агентства США по международному развитию. В Нур-Султане же несколько лет действует коммерческий суд, который рассматривает дела на принципах английского права и возглавляется британскими судьями.

Отдельно обращает на себя внимание система образования: повсюду в Алма-Ате натыкаешься на международные вузы — Казахстано-Британский, Казахстано-Немецкий и тому подобные. Есть, конечно, и филиал Санкт-Петербургского университета, но он, по словам собеседников, не пользуется авторитетом у молодежи и туда поступают те, кто не может поступить в более престижные вузы.

«Я пытался понять, в какой стране проснулся»

Как бы то ни было и кто бы ни пытался воспользоваться протестом, уверять, что условий для него не было, огульно обвиняя всех протестующих, значит идти против истины. Равно как и утверждать, что заявления о радикалах — ложь и выдумка государственной пропаганды Казахстана.

Совершенно разные люди, с которыми удалось пообщаться, уверяли, что среди массы простых, бедных людей видели действительно организованные группы тех, кто выделялся особым, несвойственным местным жителям говором, да и внешностью, в том числе подготовленной экипировкой.

— Знаете, я думаю, что в основном это были обычные бедные люди, доведенные до отчаяния, некоторые из них были не местные, мы отличаем их по говору. Тот же «Каспий-банк», который разгромили протестующие. Это такой банк, куда может пойти любой бедолага, и ему в любом случае выдадут кредит, какой угодно кредит под огромные проценты, — говорит Маша, сотрудница гостиницы в центре города, дежурство которой пришлось как раз на дни беспорядков.

Одновременно с этим Маша утверждает, что лично видела в массе протестующих людей, выделявшихся качественной экипировкой, включавшей бронежилеты и рации.

Хозяйка столовой в этом же здании в центре города рассказала, что видела, как на перекресток во второй половине дня 5 января со стороны рынка «Алтын-Орда» (аналог бывшего столичного «Черкизона») приехали несколько фур с хорошо подготовленными людьми и координаторами, которые выделялись красными куртками. Неизвестные бородачи, непохожие на рядовых алмаатинцев, согласно ее рассказу, чуть было не отняли у них с мужем машину.

— Мы живем в центре. И ехали с мужем на машине, а у нас хорошая машина, Hummer, когда нас окружили несколько иномарок. Муж говорит: «Не рыпайся и не открывай дверь». Но они переключились на грузовик и военную машину. И да, я могу подтвердить, что там были люди бородатые, похожие на религиозных радикалов, — говорит собеседница.

Вместе с тем основная масса протестующих — люди, которые действительно устали от социальной несправедливости и неопределенности своего будущего. Многие из них действительно приезжают из аулов и провинциальных городов, поскольку в мегаполисах есть работа, и она оплачивается достойнее, чем в провинции.

С новым собеседником мы познакомились совершенно случайно на одной из центральных улиц Алма-Аты. Молодой человек 25 лет, художник, поэт и разнорабочий, который наизусть и подолгу читает Есенина. Несмотря на холод и сырость (туман, саваном накрывший город во время беспорядков, еще не успел уйти на момент нашего разговора), он обут в стоптанные, видавшие виды кроссовки и одет в потертый бомбер, кудрявые волосы прикрывают лоб. Чтобы согреться, мы заходим в ближайшую кофейню.

Разговор с Кайратом (имя он попросил изменить), коренным алмаатинцем, чей образ мышления весьма далек от ценностей религиозного фундаментализма, получился объемным и красноречивым.

— Знаете, я согласился поговорить только потому, что сам думал о профессии журналиста. В этих событиях я принимал участие именно как журналист, я вел репортаж для самого себя. И после этого подумал, что эта профессия мне была бы интересна, а тут вдруг вас встретил, — объясняет Кайрат.

По его словам, какое-то напряжение, буквально распыленное в воздухе, чувствовалось уже давно.

— Что-то действительно было не так, этот Новый год у меня был странный, как спланированный кинофильм. Я работаю, если есть работа, и у меня на кармане крайние пять тысяч всегда лежат. В канун Нового года у меня заболела пневмонией с сопутствующим инсультом мама. Она легла в больницу, и я Новый год встретил один. Встречал с ужасным настроением, смотрел ТНТ, начал отмечать с поздравления Владимира Владимировича, а потом и Токаева.

Вышел на улицу, посмотрел салют. Скоро у меня сломался телефон, и я остался без связи, почти не включал телевизор, а 4 января выехал в город проведать друга. Мама все еще была в больнице, а дома сидеть одному уже надоело. С другом покурили, выпили по пиву, и он мне сказал, что в Казахстане неспокойно, какие-то митинги… сказал, что против Назарбаева, и посоветовал поехать по Восточной объездной трассе. Мол, спокойней доберешься.

Я сел на 38-й автобус, он идет до Халык-арены, и у нас по пути перекрыли дорогу дэпээсники. Я вышел, поинтересовался, что происходит. Мне сказали, что никто ничего не знает, а их просто попросили перекрыть дорогу. На заправке «Компас» я увидел скопление народа. Мне сказали, что в Жанаозене выросла цена на сжиженное топливо с 60 до 120 тенге, народ недоволен этим, а параллельно и всем сопутствующим. Народный гнев накапливался последние полгода.

У меня тоже есть своя гражданская позиция, я посмотрел на транспаранты, везде были изложены мирные лозунги, в основном в поддержку Жанаозена, простые ватманы с надписями от руки, особой подготовки явно не было.

Я подумал, что этот митинг санкционирован, раз перекрыли дорогу и открыли путь митингующим. Это уже было в вечернее время, последний автобус, и я спустился вниз. Стояли долго, народ чего-то или кого-то ждал. Я так понял, что ждали людей, которые могут объяснить ситуацию. Приехал какой-то человек с акимата, но и двух слов связать не мог, тогда народ еще больше взбесился.

— Там были лидеры какие-то, кто говорил людям, как действовать?

— Я побоюсь назвать каких-то лиц, потому что там люди постарше, которым больше 50 лет, начали говорить: «Расходимся, расходимся», — а народ все подтягивался. Это выглядело примерно так: собрались, пацаны, а теперь идите на три буквы. Постепенно начали делиться, кто-то шел на Халык-арену, кто-то оставался на «Компасе», было недопонимание среди народа, это всё звучало как игра.

— В каком плане?

— Народ там заводился, он хотел что-то озвучить для себя.

— Ты имеешь в виду, что людям не давали высказаться? Не делали ничего, чтобы успокоить?

— Да, наоборот, ситуация усугублялась, никаких лозунгов, идеи митингующим не дали, и появился старый стереотип против Назарбаева — «шал кет» («старый, уходи». — Прим. «Ридуса»). Видимо, кто-то крикнул в народ это слово, и оно пошло. В данной ситуации правительство все-таки должно было найти какого-то человека, который мог бы успокоить народ.

В общем, мы пошли вниз до Халык-арены, там людей еще прибавилось, стало намного больше, трасса была перекрыта. Мы дошли до Толе-би, дошли до Фурманова (проспект Назарбаева), поднялись до Новой площади, прошли возле Старой площади, люди тогда ничего не громили, в основном это была молодежь.

— Какая молодежь? Студенты, рабочая молодежь?

— Люди от 18 до 35 лет. Когда мы дошли до Старой площади, я понял, что мирным митингом это уже не кончится. На Новой площади, где стоит Монумент Независимости, сгоревший теперь уже акимат и резиденция, встретили силовиков. Все ждали, что будет дальше, видимо, ожидали, кто и кому будет требования высказывать. Но я знал, что городские, кто вырос в Алма-Ате, очень бережно относятся к городу, и не мог предположить, чем все обернется. Уже к тому времени около трех-четырех тысяч подтянулось на площадь, толпа была внушительной, тут кто-то начал — я так и не понял почему — разбивать строй силовиков, и, видимо, уже началась словесная перепалка, столкновения случились в районе 11 вечера. Разбили строй силовиков, и после этого слышать уже никто никого не хотел, у людей в руках появились щиты, дубинки.

— Это были же еще силы полиции?

— У них форма была полицейская, полицейские шлемы, щиты, в общем, было всё, чтобы быстро разогнать демонстрантов. В этот момент на площадь подъехали джипы для разгона беспорядков, откуда начали стрелять светошумовыми гранатами. Народ это только взбесило, а после пустили еще и слезоточивый газ. Я дошел до акимата, протестующие уже ломали его двери. Вскоре люди рассредоточились, оружия еще не было, стреляли резиновыми пулями. Я сам лично раза три на светошумовой гранате подорвался и один раз слезоточивого газа хапнул. Главной была мысль, в каком государстве я проснусь, но на тот момент соображений не было никаких, был переполох. Погромов еще не было, жертв тоже, и я лично думал, что на этом все и закончится.

Позже действия силовиков были совершенно непонятными. Я стоял у обочины и наблюдал, как на перекрестке Тимирязева — Сейфуллина наверх побежали человек восемь полицейских. Я не знал, для чего они это сделали. Я стоял между силовиками и протестующими, потом поднялся чуть выше и увидел, что эти полицейские просто бегут на народ. Я не успел и глазом моргнуть, как на них набросились и начали избивать их, жестоко запинывать. Я побежал к одному из них, который находился на расстоянии от остальных силовиков, и его на проезжей части яростно избивали.

Мне стало жалко человека, я накрыл его собой. Один чувак был, видимо, не совсем адекватен. Он бежал с ножом на этого полицейского, я дал себе установку, что должен отбить этот нож. Я подбежал, ударил его по руке и понял, что могу точно так же лежать, как и этот полицейский, но вокруг меня оказалась еще пара адекватных людей. Я кричал, чтобы его не били, ударил об руку парня с ножом, поднял этого полицейского, кто-то подбежал, взял его со второй стороны. Мы протащили его метров на 15 поближе к силовикам, положили, подняли руки вверх, увидев, что в нас целились. Но это были, скорее всего, светошумовые гранаты. Побежал назад, пока поднимался, увидел пострадавших полицейских, их так же запинывали. Получается, я вытащил оттуда двоих, отнес поближе к силовикам, чтобы их забрали.

— А зачем протестующие нападали на машины скорой помощи?

— В народе тогда ходили слухи, что силовикам доставляют светошумовые гранаты на скорой помощи, в городе в этот момент уже перестали передвигаться автомобили с госномерами.

— Интересно вот что. Такое ощущение, что в какой-то момент полиция будто самоустранилась и дала разгромить город…

— Какое-то время действительно абсолютно не было полицейских. Народ дошел до Алматы-арены, я туда не пошел, потому что устал и проголодался, уже было 4:30 утра. Пока шел, видел митингующих, но погромов на тот момент не было, единственное — уже возвели баррикады.

— Это тоже была идея общая, были ли люди, которые руководили остальными?

— Я встречал людей, которые не были инициаторами, но координировали действия. На тот момент, если бы я подошел, дал бы ружье и сказал: «Давай, стреляй!», мне кажется, рядом стоящий пацаненок сделал бы это. Народ был абсолютно опьянен. В 4:30 я отправился домой, поспал три часа, проснулся, у меня дома не было еды, уже вторую неделю мама в больнице, я не закупался, мой последний рабочий день был 27 декабря.

Я встал, оделся и пошел снова на площадь, и там уже лицезрел горящий акимат и другие пылающие здания. Если честно, у меня это вызвало шок. На площади уже началась перестрелка. В тот же момент начались призывы штурмовать аэропорт.

Сам же я залез на скамейку и начал наблюдать. Подъезжающие машины тормозили, просили пассажиров выйти, снимали номера, и уезжали в сторону аэропорта. В этот момент было понятно, что назревает что-то серьезное. В один момент как-то появилась координация.

— Уже была видна явная организация?

— Да, этим людям, видимо, уже нечего было терять. Раз война началась, значит, ставки возросли.

— Почему людям так легко досталось оружие?

— Оружие появилось, когда ограбили оружейные магазины. Но это было не самое интересное.

Я присутствовал рядом, когда брали Департамент внутренних дел с 5-го на 6-е число, в самый пик событий. Я там лично отвез раненного в живот человека, обычного прохожего, помог ему дойти до машины. Водитель был приезжий и не знал, где больница; я уложил раненого, и мы отвезли его в больницу вместе с водителем. В больнице сказали, что вроде бы жить будет. Тогда уже были и потери со стороны силовиков, и со стороны протестующих.

А еще людям действительно привозили водку и наркотики. Приезжала машина, оставляла несколько пакетов, я видел это возле Центрального департамента внутренних дел. Мне сказали, что здание закрыто и там отстреливаются. Сам я подойти не рискнул, но видел, что посреди улицы разожгли костер, люди грелись, и им привозили водку. Может, из каких-то благих соображений, я думал, привозят водку для раненых, там было много людей с порезами. Но я понял, что народ начал напиваться. Причем очень сильно напиваться.

— А вот оружие люди разобрали, но неужели так вот легко простой обыватель может им пользоваться?

— Если честно, то я не служил в армии, но я могу разобрать и собрать АКМ, могу разобрать и собрать любой пистолет, я могу разобрать и собрать охотничье ружье. Мы учили все это на уроках НВП в школе, и лично в мое время эти уроки были. А еще с апреля мы готовились к параду, надевали военную форму, то есть военно-патриотическое воспитание у нас было достаточно серьезным.

— То есть это нормально, что люди умеют собирать и разбирать оружие?

— Я видел людей, которые после разгрома оружейных магазинов на улице собирали ружье. Доходило до смешного, когда кто-то взял вытащил огромный арбалет и ходил с ним, а над ним все подшучивали, мол, «на кого ты собрался с этим арбалетом охотиться».

— А что касается мародерства? Как это все начиналось?

— Уже 8-го числа я гулял по городу, и было такое чувство, что разгромлено абсолютно все. Железные двери обменника толщиной 25 сантиметров выбивали просто вместе с косяком. Я не позволил себе что-то пойти награбить, хотя по городу много чего валялось. Разгромили «Французский дом», «Каспий-банк» и еще многое.

В казахстанских пабликах появился мем: «Если вы увидите человека в „Луи Виттон“, то можете не сомневаться в его оригинальности в дни этих беспорядков». Признаюсь, были трагикомичные моменты.

Когда я ходил по городу, увидел на одной из улиц пару кроссовок «Дольче Габбана», их качество было видно, но они были немного запятнаны кровью. Кроссовки 42-го размера, а я ношу 39-й. Я такой смотрю и думаю: жалко, что не 39-й. На место положил, видно, кто-то кому-то подарок оставил. Дальше иду и вижу абсолютно новую пару термоносков, так вот их я себе позволил взять, они были в упаковке на дерево повешены. Думаю: Санта и меня, значит, вспомнил.

— Приезжие были? Не из глубинки, а именно из других стран.

— Я лично видел пацана с Ближнего Востока, но он не был похож на террориста, обычный парень в африканских штанах и с кудряшками. Он сказал, что он просто наблюдает за происходящим. Были и русские граждане Казахстана среди протестующих. У нас действительно присутствует национализм. Но в Алма-Ате он никогда не был ярко выраженным, он есть, но во время этих событий мы не делились на казахов и неказахов.

— Были ли радикалы?

— Думаю, что человек адекватный в рядом стоящего человека не выстрелит, но не берусь судить и обвинять кого-то.

— Я со стороны наблюдала за протестами, и меня не покидало чувство, что это какая-то подстава, провокация…

— Ощущение какой-то игры действительно присутствовало. Возле акимата был момент, когда стояли две полицейские машины и одна снегоуборочная. Я не знаю, для чего там была снегоуборочная машина, если снега не было, но на тот момент именно эта машина выглядела так: «Заведи меня и тарань».

И вот эти моменты — они были очень интересные, словно квест: реши одну задачу, чтобы пройти на следующий уровень. Ходили слухи о деньгах за беспорядки. Лично я этого собственными глазами не видел. Если что-то такое и было, то очень далеко наверху. А внизу было социальное возмущение: почему я так живу в такой богатой стране при таком маленьком населении и почему я не могу себе позволить жить лучше.

— Какие впечатления остались от всего пережитого?

— В момент, когда мужик шел на полицейского с ножом, у меня проскользнуло в голове, что он собирается его обезглавить, хотя он был обычным с виду. Но, может, явная агрессия, может, некая опьяненность, я не знаю, что нужно человеку, из-за чего он испытывает такой гнев. Я не знаю, были ли это ваххабиты или просто озверевшие люди. Передо мной проезжала девушка, она снимала происходящее на сотовый. У парней, что увидели её, были гладкоствольные ружья, и они начали стрелять. Видно было, что люди не в себе, что утратили контроль над собой. Как в фильме «Цельнометаллическая оболочка»: «у меня есть винтовка, и я знаю, что с ней делать». В эти дни я действительно понял, что такое война.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.