В последнее воскресенье августа в Донбассе, как и в Российской Федерации, празднуют День шахтера. Летом этого года корреспондент «Ридуса» встретилась с людьми, которые провели под землей не один десяток лет, и выяснила ситуацию в угольной отрасли Донецкой Народной Республики и настроения горняков.

Из центра Донецка мы ехали до Холодной Балки более часа. Микроавтобус пресс-службы Минугля ДНР проехал половину Макеевки (это город — спутник столицы Донбасса, по площади, правда, больше самого Донецка) и спустился по карте к югу.

Поселок Холодная Балка отделен от агломерации «зеленкой», а в полутора примерно километрах от него находится, собственно, угольное предприятие — шахта «Холодная балка». Уголь здесь добывают с начала XX века, но шахта, работающая сейчас, послевоенная — 1957 года запуска.

Тогда Донбасс усиленными темпами восстанавливался, наращивал добычу и производство. За трудовой копейкой — в те годы весьма весомой — сюда ехали люди со всей страны.

В жаркий летний день конца июня 2021 года на шахте «Холодная балка» открывали новую лаву, по этому поводу и привезли журналистский десант.

Оживления по приезде я не заметила: в зеленом дворе с неработающим фонтаном у фасада административного корпуса стояли всего пара человек, один из них в мундире горного инженера.

Над двором лилась музыка из репродуктора. Если бы не шумные коллеги с камерами, можно было бы подумать, что я попала в тот американский фантастический фильм, где с планеты Земля внезапно забрали половину людей.

Вскоре нас позвали в надшахтный корпус, где местные корреспонденты сняли выход шахтерской комиссии, которая принимала новую лаву. После этого к журналистам вышли несколько официальных лиц, а затем состоялось награждение отличившихся горняков и госслужащих в административном здании.

Я сунулась было побродить по предприятию, но один из шахтеров остановил меня на очередном повороте коридора: «Вам туда не надо. Там баня».

А мне, собственно, и нужно было взглянуть на специфику горняцкого труда и ситуацию в ведущей отрасли шахтерского края — то, что называется «без галстуков».

На открытии лавы мне посоветовали поговорить на эту тему с председателем Макеевской территориальной профсоюзной организации работников угольной промышленности ДНР Георгием Петровичем Янковым. Это был крепкий дядька, что называется, без возраста, но явно советской еще закалки. Янков сразу согласился на встречу и назначил мне время в начале следующей недели.

Здание администрации предприятия «Макеевуголь» находится на главной площади города, у крыльца висят памятные доски, посвященные героям шахтерского труда, еще периода СССР.

В кабинете Янкова меня ожидают его товарищи — председатель профсоюза шахты «Калиновская-Восточная» Игорь Анатольевич Береговский, правовой инспектор Сергей Александрович Бушнев, бригадир участка шахтного водоотлива «Холодной балки» Вячеслав Владимирович Щиголев. Янков задерживается на совещании. Пока говорим с его коллегами.

Работа шахтера вчера и сегодня

Для начала спрашиваю, почему каждый из них решил посвятить себя трудной горняцкой доле. Мужчины говорят о былом престиже профессии, о преемственности. «Когда старшие постоянно обсуждают дома дела на шахте, получается, ты растешь уже с чувством причастности…» — говорит Сергей Александрович. Береговский вспоминает, что пришел на шахту после армии, еще в 1986-м, потому что «это был хороший способ для молодого человека быстро встать на ноги, прокормить собственную семью и не висеть на шее у родителей».

В советское время шахтерские семьи жили в почете и достатке: «Каждый год, бывало, могли себе позволить отдых на море!..» О материальной стороне работы горняки говорят без обиняков. Вячеслав Владимирович, младший из присутствующих, пришел в профессию уже в капиталистическое время независимой Украины. Он говорит, что и тогда в их школе дети шахтеров были обеспечены лучше других — «жвачки, компьютеры у них у первых появлялись».

Я спрашиваю, какова ситуация сейчас.

— Ну, вы же видите, что мы говорим «было», «было»… — констатирует пятидесятилетний, богатырского сложения Игорь Береговский.

Главная проблема отрасли

Приходит Янков и с ходу берет разговор в свои руки. По его словам, одна из главных проблем угольной отрасли на Донбассе — отток кадров.

— После того как мы создали свою республику по инициативе трудящихся и в целом населения Донецкой Народной Республики, первоначально было сложно. Год четырнадцатый — начало пятнадцатого — война, потом надо было восстанавливать шахты, но затем отрасль начала стабилизироваться и начала оживать. И до девятнадцатого года уровень добычи вырос в два раза. Но после того как возникли отдельные структуры, которые тут работали, и возникли проблемы с финансовыми потоками… А эти потоки ведь как кровеносные сосуды. Попросту за отгруженную продукцию мы не получали финансы, и это привело к тому, что мы на данный момент сократили добычу вдвое: была среднесуточная добыча по предприятию «Макеевуголь» около 4200 тонн, сейчас 2000. И самое главное — мы потеряли трудовые ресурсы. Они обеспечили жизнедеятельность угольной отрасли и других предприятий Российской Федерации.

«Отдельными структурами» Георгий Петрович называет компанию ВТС под «операционным управлением» младоолигарха Сергея Курченко, которая до недавнего времени и «рулила» финансовыми потоками между РФ и ДНР.

Весной этого года произошли подвижки, и бразды правления перешли к бизнесмену Евгению Юрченко. Предприятиям была выплачена часть долгов за поставленный уголь. В июне — июле шахтеры получили зарплату за апрель.

Спрашиваю правового инспектора Бушнева о проблемах горняков и путях их решения.

Сергей Александрович — моложавый, ясноглазый, сам начинал под землей. Позже я узнаю, что и сын пошел по его стопам: сейчас Бушнев-младший трудится в шахте в качестве ИТР — инженерно-технического работника. Сергей Александрович подтверждает, что основная проблема — «не вовремя платится зарплата, это наш бич… от этого идет неуплата шахтерами коммунальных услуг, высчитывают алименты у ребят не в полном объеме».

Еще один момент — из-за недостатка денег предприятия не выплачивают взносы в пенсионный фонд, все деньги до копейки идут на зарплату. Кроме того, та же подготовка новой лавы, проходческие работы не приносят денег прямо сейчас, наоборот — требуют финансирования. Невыплата шахтам денег за продукцию, таким образом, ставит под вопрос само существование угледобывающих предприятий.

Сейчас появился ряд поводов для осторожного оптимизма — как в связи с переходом финансового руля по региону от Курченко к Юрченко, так и в связи с рядом решений, принятых в ДНР.

На Евгения Юрченко у местных есть определенные надежды в том числе и потому, что он родом из Луганской области и, по идее, мог сохранить долю регионального патриотизма, весьма выраженного в Донбассе. По меньшей мере, дончане надеются, что Юрченко не будет воспринимать Донбасс как дойную корову, зажатую меж линией боевого соприкосновения и украинской экономической блокадой с одной стороны и непризнанностью со стороны РФ — с другой.

Вместе с тем Янков говорит, что долги ВТС перед угледобывающими предприятиями — даже не полдела, потому что долги, например, «Энергии Донбасса» перед шахтами составляют около пятисот миллионов, и это больше, чем у ВТС.

Георгий Петрович повторяет мысль, которая посетила меня еще в первую поездку сюда весной 2017-го: «Донбасс не находится в ситуации Абхазии или Южной Осетии, даже в ситуации Приднестровья, потому что это крупный промышленный регион…»

В свое время я предположила, что «крупный промышленный регион» не может длительное время существовать в подвешенном состоянии, «на подножном корму» и даже на дотациях: предприятия или работают, или разрушаются в ситуации стагнирующих технологических и финансовых цепочек. «На сегодняшний день ДНР не имеет бюджета, а без бюджета нет республики, давайте говорить прямо», — рубит Янков.

«За что нас так?»: в каких условиях трудятся шахтеры Донбасса

Когда мы возвращаемся к проблемам «на земле» и я спрашиваю правового инспектора Бушнева о его возможности влиять на ситуацию с невыплатами зарплат, он отвечает: «Мы обращаемся в вышестоящие органы». Работающие на шахтах Береговский и Щиголев на вопрос про настроения горняков сообщают, что на предприятиях осталось менее половины довоенного количества работников, «люди работают за себя и за того парня» и «терпят и ждут».

Шахтерское сообщество Донбасса, не раз показавшее свою солидарность и революционный потенциал в позднесоветские и украинские годы, похоже, выплеснуло его в «русскую весну», создание народных республик и их защиту практически без остатка и сейчас пребывает в горьком недоумении — за что же с ними так.

По признанию бригадира Щиголева, он не уехал на заработки в Россию главным образом потому, что жена сказала: неважно, сколько будет денег в семье, главное — вместе. У Щиголевых трое детей.

В начале июля я снова еду на «Холодную Балку», мне обещали показать предприятие хотя бы в его надземной части, поскольку для спуска вниз формируют группы журналистов всего пару раз в год.

Меня встречают двое немолодых управленцев, по выражению Янкова, «доморощенных», то есть прошедших путь на предприятии в прямом и переносном смысле «из низов» — Сергей Николаевич и Виталий Вячеславович. С ними мы идем маршрутом горняка, начиная от раздевалки, где прямо сейчас кто-то готовится к смене.

Шахтеры реагируют на журналиста без нервов, с юмором: у большинства людей опасных профессий мелкие комплексы слетают сами собой, а чувство неподдельного достоинства воспитано постоянным преодолением страха смерти.

Мне даже предлагают зайти в баню, в которую не пустили в прошлый раз. Надев спецодежду, шахтер получает в специальном окошке самоспасатель и лампу. Воздуха в самоспасателе должно хватить минут на сорок, чтобы горняк мог подняться на поверхность в случае аварии. Света в лампе — на смену, которая длится шесть-восемь часов, в зависимости от времени на спуск.

Мне показывают респираторы с фильтрами, которые получают те, кто работает непосредственно в лаве — ГРОЗы и проходчики, для защиты от угольной пыли. Предусмотрен пункт набора газированной воды и кипятка в термос, но газировка сейчас не подается в связи с «военной ситуацией».

Посещаем женскую баню и раздевалку, где застаем двух обаятельных тетушек — Оксану и Валентину, уборщицу и банщицу. Дамы рассказывают, что женщины, конечно, тоже работают под землей — медики, маркшейдеры, геологи; впрочем, это видно по одежде, оставленной в раздевалке в специальных подвесных контейнерах. Хозяйки этих гардеробов сейчас находятся в сотнях метров под поверхностью. Оксана и Валентина говорят: «У нас все хорошо… Если б еще не война эта клятая, да если б зарплату вовремя платили, можно было бы и жить».

Покинув административно-бытовой корпус, мы идем через двор к надшахтному зданию. Во дворе в тени деревьев сидит бригада крепильщиков — это те люди, которые обеспечивают в шахте надежность «крыши над головой». Видя, что я снимаю их, мужчины начинают подшучивать.

Я подхожу и вступаю в разговор. Горняки сообщают, что им не выплатили часть зарплаты за четырнадцатый еще год, а за 2021-й выплатили за апрель. Зарплата у крепильщиков — 10—12 тысяч рублей.

— Интересно, в Москве такая зарплата бывает вообще? — задают они риторический вопрос.

В надшахтном здании, откуда производится спуск под землю, находится окошко выдачи — приемки шахтерских жетонов. Мне объясняют, что горняк берет жетон, когда спускается в шахту: это нужно для того, чтобы по пустым ячейкам понять, сколько народу находится под землей. «И кого в случае чего там искать», — невольно продолжаю я про себя.

Раздается грохот — снизу пришла клеть. Оттуда выходят несколько горняков. Один из них, невысокий, в белой каске ИТР, спрашивает веселым начальственным голосом: «А что это у нас за съемка?» Мои сопровождающие принимаются объяснять, что я человек неслучайный, уже бывала здесь на открытии лавы…

Выясняется, что только что из-под земли поднялся главный инженер «Холодной балки» Юрий Васильевич.

— Только интервью я давать не буду, — говорит он.

— Скажите хотя бы, что входит в ваши обязанности, — прошу я.

— В мои обязанности входит всё! Соблюдение безопасности, технологических процессов, подготовка новых лав. Добываем здесь уголек для Старобешевской ТЭС, чтобы свет горел в домах, холодильники морозили, чтобы в холодильниках тоже что-то морозилось…

Я замечаю, что Юрий Васильевич молодо выглядит для главного инженера, и спрашиваю, сколько ему лет.

— Мужчинам такие вопросы не задают! — смеется тот. — Сорок пять, пора на пенсию.

Кажется, мне наконец удалось смутить горняка. На самом деле, сорок пять — это действительно шахтерский пенсионный рубеж, для которого нужно 20—25 лет подземного стажа.

— Да, скоро внуки, удочка, — говорит Юрий Васильевич.

В это время подходит бригада с просьбой спустить их под землю. Главный инженер, блеснув белками глаз на темном лице, дружелюбно, но строго выговаривает подчиненным: «Видите график? Для кого он, по-вашему, придуман? Согласно графику!»

Я ловлю себя на мысли, что подобные интонации уже слышала — у республиканских военных.

Когда я в «Макеевугле» спросила профсоюзных лидеров об опасностях профессии, они буднично заметили, что в первые годы работы травмируются или, не дай Бог, гибнут, как ни странно, реже: «Потому что поначалу человек помнит, что шахта — зона повышенной опасности, он начеку… А когда привыкает и расслабляется, тогда бывает всякое».

Сейчас я спрашиваю у Сергея Николаевича, какая подземная специальность самая опасная, и он со смешком отвечает, что «неопасных специальностей в шахте нет».

Тем временем мы уже подошли к концу технологического цикла, к месту, где уголь ссыпается в вагоны и отправляется потребителям. А пустую породу везут самосвалами на терриконы. Но, поскольку в породе неизбежно попадаются фракции угля, свежие терриконы «горят», то есть внутри у них если не вулканическая активность, то высокая температура.

— А если человек провалится в такой террикон — испечется, как яйцо? — интересуюсь я.

— Нет, он попросту сгорит, — отвечает Сергей Николаевич.

Мужчины провожают меня на автобус в Макеевку, я расспрашиваю о жизни поселка. Виталий Вячеславович говорит, что «все завязано на шахту, все завязано на уголь». Сейчас вся Холодная Балка вдохновлена открытием новой лавы, которая будет работать около двух лет.

— Живем надеждами… Сергей Николаевич — человек молодой, я еще помоложе — 56 лет, так что есть на что надеяться, — иронизирует Виталий.

Шахтоуправление «Холодной Балки» когда-то включало пять шахт, сейчас осталась одна. Закрылись они при независимой Украине, в силу «естественного процесса» — выработан уголь. Впрочем, в советской книге «Тепло Холодной Балки», которую мне подарил Янков, целая часть посвящена разработке «слабых» пластов, которые при определенных технических нововведениях давали и уголь, и работу людям.

Тогда, после встречи в «Макеевугле», мы еще часа на полтора засиделись с чрезвычайно занятым Георгием Петровичем, он рассказал мне о себе. Родился в 1949-м в Пермской области, на берегах Чусовой. Переехал в Донбасс, мечтал заниматься дизайном автомобилей, но в итоге пошел по востребованной в регионе специальности. Начинал с подземного электрослесаря, в 23 года стал депутатом горсовета.

Убежденный коммунист, до сих пор переживающий развал СССР и роль партии в этом процессе: «В партии коммунистов было от силы процентов сорок, остальные — не коммунисты, а карьеристы». По словам Янкова, проблемы угольной отрасли Донбасса начались еще при Украине: «Капиталисты наши новоявленные забрали новые и рентабельные шахты, а сложные шахты остались… Тот же Ахметов взял новую, восьмидесятых годов, и богатую шахту „Комсомолец Донбасса“, взял „Павлоград-уголь“, а „Холодную балку“ ту же почему-то не взял… Как вы думаете, почему?» В советское время существовала расчетная стоимость тонны угля в зависимости от условий добычи на той или иной шахте, и, если предприятие укладывалось в эту цифру, оно считалось рентабельным.

При постсоветском капитализме сначала пытались пустить все на самотек, затем принялись вводить систему госдотаций, но ни то, ни другое не работало как следует: шахты, ориентированные на получение прибыли, работали с нарушениями техники безопасности, как та же «Шахта имени Засядько», известная кошмарными авариями со множеством жертв, которые происходили на протяжении девяностых и нулевых годов (самая масштабная в 2007-м унесла более сотни жизней и более ста пятидесяти горняков были ранены). А госдотации в этой системе работали как заплаты на «тришкин кафтан»: тут поставишь — там расползется.

Янков рассказывает, как закрыли шахту им. Батова, где были «запасы отличных углей», и в 1998-м году нужно было 49 миллионов, чтобы восстановить выработки после пожара и наладить добычу. В итоге выделили те же 49 миллионов, чтобы эту шахту закрыть. Сейчас на очереди на закрытие шахты им. Челюскинцев и им. Калинина по истощению запасов и сложностям угледобычи. «Хотя в советское время они бы работали», — замечает Янков. Проблема с ВТС — того же порядка: корни ее не только в недобросовестности конкретных бизнесменов, но и в том, что в имеющейся системе отсутствует единое для всех позитивное целеполагание, потому что если мы полагаем целью финансовый успех и рентабельность отдельных людей, кланов или предприятий, то сбалансированной и непротиворечивой экономической системе попросту неоткуда взяться.

Так, в частном порядке мне рассказали историю одного несостоявшегося контракта: питерское предприятие было готово купить в ДНР уголь, который идеально подходил для его целей и по техническим параметрам, и по цене. Сделку заблокировали на уровне Ростовской области, где тоже есть свои шахты и их хозяева, желающие торговать с Петербургом и не жалующие донецких конкурентов. Так на словах РФ не бросает людей Донбасса, а на деле при рыночных отношениях и массе частных интересов — дружба дружбой, а уголёк врозь.

— Я считаю, что, коль мы в эту ситуацию ввязались и Россия тоже ввязалась, нужно быть решительней. Никто нам не улыбнется ни разу, санкции заграничные все равно будут. Здесь, в Донбассе, мы лишились фактически трудовых ресурсов, но средства производства еще есть. Если бы они работали, они бы создавали, по Карлу Марксу, прибавочную стоимость… Сегодня заговорили об инвестициях — ну, может быть, тогда сюда вернутся люди, которые уехали в Россию, и заработает угольная отрасль, а за ней и все остальное. Потому что если мы сейчас начнем добывать, у нас заработают и коксохимики, и энергетики, они дадут возможность работать промышленности, потому что энергия — основа всего, — говорит Янков.

«Если вы не были в лаве, вы не поймете… Там своды над тобой шевелятся», — сказал мне один знакомый с горняцким опытом. Каждую сотню метров вглубь (а в Донбассе есть шахты более километра глубиной) поднимается температура и горное давление. Лава трещит, происходят выбросы газа, уголь иной раз вылетает «пачками», и это даже если не говорить о возможностях крупных аварий с человеческими жертвами. Что же заставляет спускаться в этот рукотворный ад людей, престиж профессии которых практически утрачен, да еще и за зарплату, которой не бывает в Москве?..

— Интересно вообще в шахте работать? — спрашиваю я Виталия и Сергея, глядя на подходящий автобус, который отвезет меня в Макеевку.

— Интересно, да. Но еще и потому, что мы другого не знаем: мы же не воспитывали, например, тигров и не знаем — может, это еще интереснее, — говорит Виталий. — Да, у нас жизнь зависит друг от друга, в звене три-четыре человека обычно, все дружат, человеческие отношения тоже играют роль. Ну, и в общем — да, это труд для настоящего мужика.

Имена некоторых героев изменены из соображений безопасности их близких на территории Донбасса, подконтрольной Украине.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.