Поговорим о такой вещи, как Русское Национальное Государство. И у нас, и в западной политической науке понятие «национальное государство» приобрело широкое значение. Оно не сводится только к охвату одной исторически сложившейся общности государством (хотя эта идея осталась в его ядре). Национальное государство стало пониматься как современное государство, то есть как-то, которое преодолело удельную раздробленность, создало общенациональные управленческие институты — армию, полицию, бюрократию, правовую систему, — обеспечило гражданам определенное равноправие.

Было осознано, что не только нация создает государство, но и наоборот. Именно последнее собирает из разрозненных «местных» единую нацию с языком, культурой, стандартами образования и чувством национальной солидарности с теми, кого ты никогда не видел. Продуктом соработничества народа и государства является нация как сообщество сознательных, патриотичных, политически ответственных граждан, объединенных общим происхождением и культурой, и способных к сплочению и самоорганизации.

Однако в последние годы с этим термином приходится регулярно сталкиваться в публицистике и соцсетях в каком-то странном контексте, который говорит скорее о злоупотреблении.

Одни толкуют русское национальное государство как некую политическую утопию. Мол вот покончим с нынешней коррумпированной системой, установим русское национальное государство и заживем.

У некоторых еще и проскальзывают нехорошие нотки, что чтобы государство было по настоящему русским и национальным России нужно избавиться от регионов, в которых русских почти нет или они составляют меньшинство.

И все это выглядит как подстрекательство к разрушению страны, к посягательству на ту Единую и Неделимую Россию, за которую поколениями сражались, проповедовали, умирали, настоящие русские националисты.

При этом у шулеров как-то ловко так получается, что отдавать Россия должна, а вот воссоединять из русских земель ничего не надо, так как на самом деле эти земли — Украина. Так мы выясняем, что многие, из тех, кто косил под русских националистов — националисты украинские.

Значительная часть этого текста была опубликована ранее в виде колонки на сайте Readovka.

На самом деле, конечно, русским националистом является тот и только тот, кто последовательно выступает за объединение вокруг России и в составе России максимального количества русских земель. Русских в том смысле, что там живут этнически русские, и русских в том смысле, что они исторически принадлежали России, даже если сейчас русских там извели.

Напротив, расставаться с чем-либо принадлежащим России русский националист не может и не захочет. Напротив, он будет выступать за максимальную культурную интеграцию всех входящих в Россию территорий, за принятие на всей территории нашей страны единого культурного стандарта — русского стандарта. В этом и состоит тот русский национализм в хорошем смысле слова, о котором регулярно говорит наш Президент.

Другие, поперек ему, кричат о том, что Россия страшно многонациональна, что в ней живут десятки, сотни народов, а потому никаких преимуществ русские и русская культура иметь не могут и не должны, а русский национализм — угроза для страны. Мол если слишком настаивать на русском приоритете, то другие народы обидятся и уйдут.

Ну допустим, некоторые народы уйти не могут, могут только уехать на свои ставшие независимыми вы 1991 году родины. Да и прочие народы никуда просто так «уйти» не могут, потому что составляют с Россией и русскими геополитическое и экономическое единство. Чтобы подорвать такое единство нужно долго проводить абсурдную национальную политику, вроде той, которая проводилась в СССР. Если строить страну по ленинским образцам, то и правда можно за 70 лет вырастить уходящие в свободное плавание государства, с чем мы и столкнулись в 1991.

Но и в этом случае, как показала история, большинство этих государств никакой независимости от России не получили. Часть из них пытаются продать свою независимость против России, поступить на содержание к врагам России. Ну, а чем для них это может кончиться наглядно показал случай с Украиной. Другие напротив, стараются поддерживать свою независимость за счет России, с помощью лояльности к Москве, хотя иной раз довольно показной.

Так или иначе, утверждение, что нашей стране грозит распад от того, что какие-то народы «обидятся» на русских — лживое. Распад нашей стране может грозить лишь в том случае, если русских не будут уважать, не будут принимать всерьез, не будут ставить русскую культуру достаточно высоко, а русскую армию — бояться.

Тогда да, если мы будем казаться слабыми и сюсюкающими, то многие решат, что наш исторический корабль тонет и решат с него эвакуироваться.

Так что единственный наш шанс быть Российским многонациональным государством — это быть вместе с тем русским национальным государством, иметь прочное ядро, которое притягивает к себе всех.

Но что такое русское национальное государство? Это, конечно, не какая-то политическая утопия о том, чтобы русские сформировали какое-то новое государство, «освободившись» в очень больших кавычках от России.

Русские не народ бомж. Государство у нас появилось тысячелетие назад. И большую часть своей истории наше государство было национальным, русским государством, и сейчас, после русофобского безумия «леинской национальной политики» мы осторожно, но верно возвращаем Россию на тот же путь.

Русское национальное государство — это Россия. Россия должна быть русским национальным государством. Вот такое простое уравнение.

Русские как этнос и как нация — это продукт истории. Русские созданы государством Русью. До появления государства Руси никаких «русских по крови» в современном смысле не было, а что из себя представляло летописное варяжское племя с названием «русь», до сих пор идут жаркие споры и понятно что если это племя призвали, то жило оно не на нашей территории.

На реках восточноевропейской равнины жили славянские племена — словене, поляне, кривичи, северяне, вятичи и другие и с ними вступили в теснейший союз некоторые финно-угорские племена, такие как чудь и весь.

Вот эти племена, объединенные единым государством стали Русью, стали русскими. Сперва появилось государство Русь, Русская Земля во главе с князьями Рюриковичами, а затем принявшие его власть отдельные племена начали именовать себя все вместе Русью. Они получили общий язык, общую высокую христианскую культуру, общую церковную организацию.

Это нормальный способ исторического строительства нации. Нация всегда строится «сверху»: сперва верхние этажи — государство, церковь и культура, а затем уже и интеграция людей из локальных племен и регионов в один большой этнос.

Когда утверждают, что нации существуют от природы, это неверно — ни один современный этнос не восходит по имени ни к сыновьям Ноя, ни, тем более, к обезьяне, если кто-то верит в обезьяну.

Но, когда утверждают, что нации появились только в новое время, едва ли не в XVIII веке, — это тоже неверно. В новое время они лишь обогатились общественными институтами нового времени — системой образования, печатью, регулярной армией.

«Россия является старейшим национальным государством Европы» — подчеркивал выдающийся русский мыслитель и публицист Иван Солоневич. Основы нациестроительства в русском случае были заложены в IX–XI веках, в период, который в Европе можно назвать «великим происхождением народов».

Именно тогда появились и французы, и англичане, и немцы, и поляки, и чехи, и венгры, и сербы, и хорваты, и шведы, и норвежцы, и датчане, и испанцы (кастильцы) — практически все основные европейские нации.

Создавались они благодаря тому, что народ, говоривший на одном языке, начинал рассматриваться в рамках христианской культуры как образ и подобие библейского народа Израиля: особая миссия, особое место перед Богом, священное право на свою территорию.

Вот таким народом — Русью со священным правом на свою территорию, то есть Русскую Землю — и начали воспринимать себя русские в XI–XII веках в «Слове о Законе и Благодати», «Повести временных лет», «Слове о Полку Игореве» и «Слове о погибели Русской Земли». В XIII–XIV веках часть русских земель была оккупирована Литвой, а часть стала вассалами Золотой Орды, сохранив внутреннюю автономию. Именно там-то, вокруг Москвы, и начало формироваться русское национальное государство, как мы его знаем сегодня.

Оформление национальных государств началось в Европе в XIII–XIV веках, когда вдруг народы населявшие разные европейские королевств начали придерживаться той мысли, что править ими должны правители говорящие на их языке, принадлежащие к их культуре, и действовать они должны в интересах своей страны и своего народа как языковой и культурной общности.

Своего рода первым лучом утра нация была так называемая «сицилийская вечерня», случившаяся в 1282 году. Подданные Сицилийского королевства, которых с некоторой условностью можно было назвать итальянцами, устроили кровавую резню захвативших их королевство французов, служивших Карлу Анжуйскому, брату французского короля Людовика Святого.

Карл Анжуйский при поддержке римского папы пытался построить католическое королевство, шедшее поверх границ. Сицилия была для него трамплином, который он намеревался использовать чтобы прыгнуть на Константинополь и снова отобрать его у православных византийских императоров. Не случайно, что именно византийцы предприняли серьезные усилия для того, чтобы восстание на Сицилии состоялось.

Но причиной восстания был именно местный патриотизм. У сицилийцев была в прошлом своя династия, они не хотели быть трамплином, они хотели, чтобы ими правил свой король, руководствуясь местными интересами. Они вели долгую борьбу, в которой их неоднократно что называется «сливали» союзники из испанского королевства Арагон. И борьба эта увенчалась в конченом счете успехом.

А вскоре в ходе столетней войны уже французы почувствовали угрозу иностранной оккупации. В этой борьбе выработалось ясное убеждение, что англичане и французы это две разные и противоположные нации, которые ну никак не могут ужиться под одной короной. Очень заметно это у знаменитого французского хрониста Фруассара, составившего хронику первых десятилетий столетней войны.

Фруассар составил несколько вариантов своей хроники, разделенных десятилетиями. И вот при сравнении разных вариантов этих хроник всё очень наглядно. В ранних версиях он объясняет поступки тех или иных людей и групп мотивами рыцарской этики, а в поздней — разницей нравов англичан и французов.

Когда англичанам в первые десятилетия XV века удалось завоевать Францию, то против них началась настоящая национально-освободительная война, которую возглавила Жанна д Арк, простая пастушка, ставшая символом Франции и французского народа как такового. Когда совершив свое главное дело, короновав французского короля в Реймсе, Жанна была схвачена и англичане устроили над ней суд как над еретичкой, то Жанне задали характерный вопрос.

— Ненавидит ли Бог англичан?

То есть вопрос был задан в логике средневековых религиозных войн, где были слуги Божьи и те, кого Бог ненавидит и те и другие были экстерриториальны. Скажем, именно так велись крестовые походы против еретиков-альбигойцев за два столетия до того.

Ответ Жанны прозвучал в совершенно другой, национальной логике:

— Любит ли он их или ненавидит, об этом мне ничего не известно. Но я уверена, что все англичане будут изгнаны из Франции, за исключением тех, которые найдут здесь смерть.

То есть святая простолюдинка, воплощенная Франция, голос французского народа, утверждала новый принцип — национально-территориальный. Как бы ни относился Бог к англичанам, но их место не во Франции, а у себя за морем. И за утверждение этой истины французский народ в лице Жанны готов был сражаться и умереть.

То есть в Жанне д Арк нашел совершенное и вдохновляющее воплощение принцип национализма как такового — простой народ верен своей стране и своему государству-королевству и готов за него сражаться, такой народ, знающий где свои, а где чужие и составляет нацию.

Вскоре все европейское пространство покрылось выраженными с большей или меньшей четкостью государствами-нациями. Даже бывшая невнятным конгломератом сотен княжеств и территорий Священнная Римская Империя преобразовалась в начале XVI столетия в Священную Римскую Империю Германской Нации. И в самом деле в неё входили почти исключительно германоязычные земли, а также подвергавшиеся германизации славянские территории, как Чехия, которая проиграла ведшиеся под национальным знаменем гуситские войны и попала под власть немцем Габсбургов.

Итак, к XV–XVI веку в Европе уже вполне устоялся формат раннего национального государства. По каким признакам такое национальное государство можно было выявить?

Самый первый очевидный признак — относительное совпадение политонима, то есть названия государства и этнонима, то есть названия его основного этноса. Франция-французы, Англия-англичане, Швеция — шведы, Венгрия-венгры. Из разряда национальных государств автоматически выпадают как государства в которых политоним Уууже этнонима, представляет собой локальное определение — Венеция, Тоскана, Пруссия, Бавария. Священная Римская Империя Германской Нации имела как бы псевдоэтноним, но на протяжении всей своей истории устремлена была к тому, чтобы стать просто Германией и, в конечном счете, ею стала. Интересный случай представляет собой Испания, в которой было два составляющих королевства Кастилия и Арагон, большое количество областей, отличавшихся локальным самосознанием — Каталония, страна Басков и так далее. Однако общая рамка «испанства» была принята очень быстро. Усилиями короля Филиппа II был поставлен знак равенства между кастильской и испанской идентичностью, в то время как арагонская была просто забыта, сузившись до каталонской.

Следующим бросающимся в глаза свойством раннего национального государства стал ирредентизм. То есть наличие у государства внешней политики, направленной на объединение всех представителей одного этноса под единой политической властью и приоритетность этого направления внешней политики над всеми другими. Ирредентизм можно разделить на внутренний и внешний. Внутренний ирредентизм направлен на государственные образования того же языка и этнической группы, чтобы все народы говорящие на более-менее одном языке не имели альтернативных государственных образований. Внешний ирредентизм был направлен против иноэтнических государств, контролирующих часть населения и территории определенного этноса. Как только мы видим государство, проводящее ирредентистскую внешнюю политику, то мы можем с уверенностью говорить, что перед нами в той или иной форме, возможно в самой зачаточной, национальное государство.

Для таких национальных государств было характерно, далее, неприятие внешней этнократии. Считать национальные государства этнократическими — большая ошибка. Как правило, национальные государства не являются этнократическими, то есть происхождение из титульного народа не является самодостаточным источником привилегий, а представители прочих народов не ущемляются в личном качестве.

Однако, признаком национального государства является наличие и у нации и у политической элиты выраженного неприятия внешней этнократии, то есть власти чужеземцев, оказавшихся на престоле или рядом с престолом. Эти чужеземцы рассматриваются как угроза государству, как источник всяческих бед, как главные виновники любых неполадок. Именно в неприятии внешней этнокартии состоял тот принцип Жанны д Арк, который стал первоисточником европейских национализмов.

Важным признаком ранних национальных государств было существование зачаточных форм общенационального представительства. Это могли быть достаточно древние и развитые формы, как английский парламент. Это могли быть формы достаточно неустойчивые, как испанские кортесы. Но само возникновение политической концепции «совета всей земли» — в той или иной степени всесословного, то есть представляющего не только дворян и церковников, но и, по меньшей мере, горожан — это идентифицирующий признак понимания государства как национального института, в котором все люди составляют некое единое тело. Такой представительный орган означал, что существует понятие о нации, как о целом от имени которого и в интересах которого осуществляется правление.

Разумеется, такой орган не обязан подменять монарха и управлять вместо него, как-то произошло во многих европейских странах в ходе революций XVII–XX веков. Это мог быть совет преданных суверену людей, но само существование такого совета — выразительный признак для любой нации.

Важным признаком формирующегося раннего национального государства была единая субъектность перед лицом мировой экономической системы. Не забудем, что раннее новое время — это эпоха формирования капитализма и капиталистической мир-экономики. Где-то щупальца этой экономической системы пытаются проникать в каждую небольшую экономическую ячейку по отдельности. А где-то государствам удается отстроить формы единой экономической субъектности перед внешним миром. Это общие таможенные правила, привилегии и ограничения на торговлю, это меры по защите национального купечества, те или иные формы протекционизма, это, в предельном случае, монополия внешней торговли. Сюда же можно включить и формирование единого внутреннего рынка, амплитуда колебаний цен на котором синхронизирована, а скорость перемещения товаров внутри него выше, чем на внешних политических границах.

Еще одним важнейшим для эпохи признаком было формирование национальной церковной организации. Поскольку для средневековья и раннего нового времени Церковь — это ключевой общественный, политический, культурный, а главное онтологический институт, то претензия на формирование в той или иной форме единой церковной организации, которая имеет определенное своеобразие для этого государства, по сравнению с некоей трансграничной церковью, — это важный отличительный признак национального государства.

Далее идеология, в которой оформляется идея национального изоляционизма, совмещенного с идеей исключительности. «Наш народ — не такой как все», «мы — особенные», «мы должны жить сами по себе». Поскольку речь идет о позднем средневековье или раннем новом времени, то это выражается, чаще всего, на языке религиозной миссии, религиозного призвания. Хотя не обязательно — это может быть, например, идеология сочувствия страданиям родной страны и народа и освобождения их от страданий.

Чего не надо искать у национальных государств раннего нового времени?

Во-первых — этнократии. Этнократия там может появиться только в отрицательном смысле, как угроза власти чужаков и борьба с нею.

Во-вторых, — мононациональности, монокультурности и единоязычия. В условиях когда даже государствообразующий народ часто не един по языку и культуре, ожидать такой мононациональности — не приходилось. Во Франции, считающейся образцовым национальным государством Европы с самой строгой политикой языковой и культурной унификации, загнать всех под один культурный стандарт удалось только к началу ХХ века. Но при этом сам стандарт возник уже в XVII веке, в эпоху кардинала Ришелье.

Дальше, у ранних национальных государств не надо искать идею, что «государство служит народу, то есть нации», что «государство для нации». В династических монархиях, каковыми чаще всего были национальные государства этой эпохи, государство было для короля, а нация была совокупностью подданных монарха. Однако, когда в критической ситуации, встает вопрос кто будет монархом, то оказывается, что голос нации имеет существенное значение. Его приходится слушаться или с нею договариваться. Нация могла отвергнуть чужака по этническим или религиозным мотивам, а если он все-таки воцарялся, то правилось ему зачастую неспокойно.

И вот определив ключевые признаки раннего национального государства давайте квалифицируем по этим признакам Русское государство XV–XVII вв., в эпоху от Ивана III, первого Государя Всея Руси, до Алексея Михайловича, царя огромной Всея Великия, Малыя и Белыя России, сын которого Петр проведет западнические реформы и будет провозглашен императором.

Совпадение политонима и этнонима налицо. Россия=Русь=Русская Земля=люди русские все это однозначно воспринимается как имеющее вполне определенную политическую локализацию и относящееся ко вполне определенному народу. Понятия «Москва», «московиты» используются только иностранцами, причем большинство этих иностранцев подразумевают под Москвой именно ядро русского государства, а не его целиком. Русские люди периодически употребляли пару понятий Московское Государство и Русская Земля, выражая этим идею, что Москва — это центр политической организации, но страна, которой эта организация правит — это именно Россия.

Ирредентизм выражен в политике русских великих князей и царей в высшей степени сильно. «Князь хочет вотчины свои — земли русские» — такова формула Василия III. Внутренняя иррредентистская политика проводится предельно последовательно. Внешняя ирредентистская политика заточена прежде всего против Польши-Литвы и обосновывается историческими, вероисповедными и этническими аргументами — Русские земли — это отчина русских князей, населенная православными русскими людьми.

Послы Ивана III сообщали представителям польско-литовского короля:

«Русская Земля вся, с Божьей волею, из старины, от наших прародителей, наша отчина: и нам ныне своей отчины жаль; а их отчина — Ляшская земля да Литовская; и нам зачем же от тех городов и волостей своей отчины, которые нам Бог дал, в его пользу отступаться? И не то одно наша отчина, которые города и волости ныне за нами: и вся Русская Земля, Киев и Смоленск и иные города, которые он литовский князь за собою держит».

Русская Земля в интерпретации московской дипломатии выступает как суверенное этно-политическое единство — отечество, власть в котором из старины, как отчина, принадлежит Рюриковичам. Именно поэтому и Киев и Смоленск должны принадлежать Ивану вопреки династическим притязаниям литовского князя. И напротив, Лятская и Литовская земли, составляя такие же точно этно-политические комплексы, составляют отчину Гедиминовичей-Ягеллонов и князь Иван не вступается в неё.

В дипломатической аргументации Ивана III не сама земля является «вотчиной» государя, а власть над нею. Для русского великого князя неприемлема была бы габсбургская династическая дипломатия (возможная, кстати, только в категориях западного феодального наследственного права), при которой короны и престолы могли бы произвольно передаваться благодаря семейным союзам.

Используя как аргумент происхождение своего сына Ивана из тверского дома в качестве повода для занятия Твери, Иван III, конечно, не позволил бы династическому праву работать в обратную сторону, на отчуждение московских земель. Его геополитическое мышление, насколько это возможно для той эпохи, национально — он стремится к власти над всею Русской Землей, понимая её как вполне отчетливое единство и выступая как «государь Всея Руси», а свою власть в этой Русской Земле он понимает действительно как отчину, как своё наследственное достояние.

Установка на неприятие внешней этнократии выразилась со всей определенностью в эпоху Смутного Времени. Нежелание терпеть на престоле польских ставленников и польских оккупантов в Кремле, несмотря на любую их формальную легитимность была важнейшим двигателем событий Смуты к порогу победы над нею. При этом в посланиях Пожарского и Минина четко проводится различение между внешними врагами и русскими «ворами» — как двумя разными типами противников национального движения.

Во время земского собора 1613 года не раз со стороны его авторитетных участников звучали мнения, что мол не надо нам русского государя, так как его авторитет будет недостаточно высок, а сам он будет пристрастен. Лучше позвать иностранца, который будет равно далек ото всех. И эта точка зрения была полностью отвергнута собором. Напротив, избрание династии Романовых было избранием самой коренной из ветвей древних московских бояр, глубже всего связанных с почвой.

Кстати сказать, Земские соборы были для своей эпохи весьма добротной зачаточной формой национального представительства. Они были всесословны и всеземельны, их голос воспринимался именно как совет всей земли.

«От предела российской земли и до её окраин народ православный, малые люди и великие, богатые и нищие, старые и юные обогатились богатым разумом, от всем дающего жизнь и светом добромысленного согласия все озарились. Хотя и из разных мест были люди, но в один голос говорили, и хотя несогласны были удаленностью житья, но собрались на единый совет как равные» — это Хронограф 1617 года о соборе 1613.

Они, конечно, не пытались стать английским парламентом и тягаться властью с государями, но зато исправно решали задачу выработки общего смысла. Смысловая интеллектуальная задача в русских соборах явно первенствовала над представительской. Задача соборов состояла не в том, чтобы уравновесить мнения разных территориальных и социальных группировок, а в том, чтобы увидеть общий смысл.

Безусловно имела место единая субъектность во внешней торговле. Государство быстро взяло ее в свои руки и поставило под жесткий контроль. В определенных кризисных ситуациях, например когда надо было спасать финансовую систему после медного бунта, национальная внешняя торговля действовала как единое целое под контролем государства. При этом с середины XVII века начинает проводиться протекционистская политика по отношению к русскому купечеству, меры по защите его от иностранной конкуренции.

Национальная церковная организация была одним из ранних достижений в становлении русского государства. Автокефалия 1448 г. сформировала эту организацию, а затем она бдительно охранялась, будучи закреплена в 1589 г. с установлением патриаршества.

Идеология национального изоляционизма/исключительности была сформирована во взглядах последователей преподобного Иосифа Волоцкого. «Русская земля благочестием всех одоле». Эту идею продолжило учение о Третьем Риме старца Филофея, которые многие ошибочно считают мессианистской. На самом деле это была изоляционистская доктрина, суть которой «не нужно православному царю Московскому отвоевывать Константинополь — отныне Русская Земля это Третий Рим и это её интересы и есть политические интересы Православия».

Итак, на 1648 год — год Вестфальского договора, год, который политической наукой считается годом рождения системы национальных государств, Россия представляла собой вполне успешное раннее национальное государство у которого были развито выражены все семь его признаков.

Иногда русскому государству отказывают в национальном характере на очень странных, почти иррациональных основаниях. Просто чтоб не было. Например замечательный современный историк, Михаил Михайлович Кром, написав подробную книгу «Рождение государства», в которой описывает буквально все присущие русскому государству при Иванах Третьем и Четвертом признаки национального государства, вдруг выдает такой пассаж.

«Держава Ивана III и его наследников имела с монархиями австрийских и испанских Габсбургов, а также Османской империей одну общую черту: все они были династическими, а не национальными государствами… Главным мотивом их экспансии и на запад, и на восток было „возвращение“ наследия предков — киевских князей».

Уже само используемое противопоставление династических и национальных государств звучит несколько абсурдно.

Абсолютно все национальные государства раннего модерна были династическими, таковым была даже… Республика Соединенных Провинций, во главе которой, однако, стоял наследственный дом принцев Оранских.

Первая нединастическая республика, в которой были признаки весьма своеобразного национального государства, возникла лишь в результате революции в США. А в Европе говорить об устойчивой нединастической государственности можно лишь с укреплением «Третьей республики» во Франции в конце XIX века.

Любое раннее национальное государство являлось династической монархией, нединастический характер носили лишь становящиеся архаичными средневековые республики. Именно за национальную династию против чужеземной и принесла свою жертву Жанна д Арк. И за ту же идею сражались ополченцы Минина и Пожарского.

Утрата династического принципа, переход к систематической выборной монархии означал конец государства именно в качестве ранне-модерного государства, что показала история деградации и падения Польши, которая из весьма успешного национального государства раннего нового времени прошла путь до хаоса, анархии и систематического бескоролевья, и так вплоть до утраты независимости и раздела. О чём, заметим, представителей элиты Речи Посполитой предупреждал еще Иван Грозный и единомысленные с ним русские бояре.

Польша дает нам поучительный пример судьбы национализма, чрезвычайно развитого в этой стране уже в XV–XVI веках, при преждевременной утрате династии. Развитое национальное самосознание и шляхетская гордость страну в конечном счете спасти не смогли. Россия узнала цену утраты династической преемственности в эпоху Смутного времени, и урок был усвоен вполне.

Еще более абсурдно утверждение, что Россия, якобы, была государством не национальным, а «династическим» в том смысле, в каком им были Габсбургские монархии и Османская империя, то есть не имеющим никакой естественной и этно-культурной основы лоскутным одеялом, собранным исключительно властью правящей династии.

Османская империя была завоевательной военной монархией, установленной на развалинах Византии. Глава этой монархии и мыслил себя как глава «Кайсар-и-Рум», преемник власти византийских императоров. Султаном становился тот из сыновей предыдущего султана, который сумел вырезать или заточить всех своих братьев. Такую политическую систему нельзя назвать династической. Империя Османов объединялась военной властью султана, кто бы он ни был, и его духовным авторитетом как «халифа правоверных».

Противоположная ситуация с Габсбургами. Они и в самом деле возглавляли династические монархии, которые собирали под единой властью разнородные страны и владения. Некоторые из которых сами по себе были ранними национальными государствами. Империи испанских или австрийских Габсбургов не были национальными государствами, но таковыми были входившие в их состав Испания или Венгрия.

Филиппу II приходилось быть прежде всего испанским национальным монархом, и лишь во вторую очередь династическим главой сложносоставной империи. Именно этот испаноцентризм стоил в конечном счете Габсбургам северных Нидерландов, однако вряд ли династия считала такую цену слишком высокой.

Сравнивать Русскую Землю Ивана III и владения австрийских Габсбургов вообще невозможно. Австрийские Габсбурги сколотили из своих владений разношерстный конгломерат с помощью грамотного использования средневековых инструментов феодального династического права, могших сделать совершенно чужого по происхождению, нации и языку государя властителем той или иной земли по праву династического родства.

При этом Габсбурги никогда не создавали фикции, что подвластные им земли являются их «природным» достоянием. Они никогда не воссоединяли — только присоединяли, опираясь на феодальное наследственное право. Это уникальное положение австрийских Габсбургов прекрасно осознавалось уже в средневековье, будучи выражено формулой «войны пусть ведут другие, ты же, счастливая Австрия, заключай браки».

Однако едва наступил династический кризис, как выяснилось, что и у этой лоскутной империи есть ось, которой является национальное государство — Венгрия. После начала в 1740 году войны за австрийское наследство, столкнувшись с коалицией сильнейших государств Европы и Германии (Франция, Пруссия, Бавария, Саксония), не имея войск и денег, королева Мария-Терезия обратилась к сейму венгерского дворянства в Прессбурге, нынешней Братиславе, в качестве венгерской королевы. В траурных одеяниях, на руках с младенцем-сыном Иосифом, и со слезами на глазах, умоляла о поддержке, каковая была ей оказана. Габсбургская династия устояла только потому, что в составе лоскутных владений нашлось королевство с развитым национальным самосознанием и традициями, которое единодушно решило сражаться за Марию-Терезию как за свою королеву.

Ничего общего случай московских Рюриковичей-Даниловичей с Габсбургами не имеет. Они воссоединяли русские земли, будучи уверены в том, что таково их природное родовое право как потомков Рюрика, Святого Владимира Крестителя, Владимира Мономаха и Александра Невского. В русской государственности изначально не было ничего лоскутного. Единственный случай сохранения местной автономии и привилегий, касался присоединенного в 1514 году Смоленска, и автономия этого города по литовским статутам, гарантированная Василием III, продержалась несколько месяцев, до раскрытия в нем пролитовского заговора, после чего заговорщиков развесили на стенах, одев их в шубы, ранее полученные ими в подарок от русского государя, а в городе ввели общерусские порядки.

Новоприсоединенные территории Москва жестко вливала в состав единого государства, существовавшего под единой властью по единым принципам — это коснулось даже такой изначально иноэтнической территории, как Казань. В качестве средства унификации использовались, в частности, «выведение» населения и обмен земельных владений, позволявшие перемешать боярство, дворянство и купечество старых и новых областей.

Давайте зададим вопрос — что же позволяло московским государям так быстро приводить к общему знаменателю Новгород, Псков, Тверь, Рязань, столетиями жившие отдельно от Москвы, зачастую бывшие значительно старше, славнее в мире, еще недавно отличавшиеся большей экономической и военной мощью?

Конечно, это было не принятие династии Рюриковичей-Даниловичей, каковая не могла пользоваться каким-то специальным авторитетом по сравнению, к примеру, с династией Тверских Рюриковичей-Ярославичей. Тверской патриотизм был чрезвычайно силен и стоял на выдающейся культурной высоте, к тому же опирался на культ князя-мученика Михаила Ярославича Тверского, к гибели которого была причастна Москва.

Еще более нелепо предполагать, что династический момент имел значение для Новгорода, с его столетиями вечевого строя и всегдашней готовностью части элиты предпочесть литовских Гедиминовичей. Для Новгорода был характерен высокоразвитый местный патриотизм, да еще и с выраженной идеологией противостояния диктату владимирских, а затем московских князей. Менее «антимосковский», но столь же отчетливый характер носил и патриотизм псковский.

И тем не менее, всего 70 лет спустя после присоединения к Московскому государству, Псков выдерживает осаду Стефаном Баторием, ощущая себя как органичная часть единого Русского государства. Ни в ходе Ливонской войны, ни в ходе Смуты Новгород не пытался всерьез воспользоваться возможностью для сепаратистских поползновений, даже когда был оккупирован шведами, которые очень рассчитывали на новгородский сепаратизм, но быть сепаратистами новгородцы не захотели.

Ничего не слышим мы ни о тверском, ни о рязанском сепаратизме. Рязанское дворянство во главе с Прокопием Ляпуновым играло значительную роль в эпоху Смутного времени — и смысл этой роли в стремлении восстановить центральное национальное правительство. Возглавлявшееся Ляпуновым в течение пяти лет движение не имело никакого регионалистского оттенка.

Образцовое национальное государство Европы — Франция срасталось из кусков и частей с большим трудом и так никогда и не преодолев до конца своего лингвистического раскола, несмотря на принудительную унификацию жестко проводившуюся французским государством. Россия же собирается в единое целое как бы сама собой.

Отсутствие регионального сепаратизма в составе Московского государства свидетельствует о том, что оно имело вполне отчётливую этно-культурную основу, было ранним национальным государством нового времени в той степени, в которой, возможно, им не было в тот период ни одно государство Европы. Собранные Рюриковичами-Даниловичами земли так скоро и органично прирастали друг к другу не потому, что были соединены общей династией (как раз династия была долгое время главным фактором разделения, как у Москвы с Тверью), а потому, что уже мыслили себя органичной частью единого этно-культурного и этно-политического комплекса — Русской Земли.

Характерно самосознание Афанасия Никитина, тверского купца, оказавшегося за пределами русских и вообще христианских земель, выучившегося говорить и даже писать по-тюркски. В своей знаменитой тюркской записи в конце «Хождения» он противопоставляет любимую им Русскую Землю, мыслимую как единство и целостность, и множественных «князей русской земли», которые «несправедливы». «Да устроится Русская Земля и да будет в ней справедливость» — высказывает свою сокровенную мечту тверской купец. Предметом патриотической преданности для Афанасия является прежде всего Русская Земля как целое, а множественность князей может быть понята нами именно как фактор, порождающий несправедливость.

Лишь с началом становления в середине XVI века в составе Российского государства начали появляться полуавтономные инородные группы, а по- настоящему замутняться его национальный характер начал лишь с присоединением инокультурных и иноцивилизационных территорий с древней политической традицией — Ливонии, Польши, Грузии, и с появлением в составе русской элиты многочисленных и корпоративно сплоченных групп типа остзейского дворянства.

Однако преувеличивать степень не-национальности Российской Империи, степень «немецкого засилья» в ней тоже не следует.

Петр I, несомненно, мыслил как русский националист, но хотел принудительно научить русских всем европейским наукам. Засилье немцев при Анне Иоанновне, так называемая бироновщина, вызывало у русского дворянства неприятие и протест, что и выразилось в перевороте в пользу Елизаветы Петровны, которая мыслилась именно как природная русская государыня и при ней начинается возвращение ко многим русским православным традициям.

Екатерина II, будучи этнической немкой, отлично сознавала свою слабость в этом качестве, и последовательно поощряла рост русского самосознания и патриотизма, делала ставку, как и Елизавета, на русские кадры. Именно при ней Россия практически завершила свою национальную ирреденту, включив в свой состав большую часть западнорусских земель. Отдельно Екатерина заботилась о росте престижа России и русских в Европе, всячески подчеркивая древность и славу русской монархии.

В эпоху Александра I русский патриотизм становится мировоззрением образованного дворянского сословия, что так ярко отражается в годы войны 1812 года. В эти годы русский национализм значительно опережал, к примеру, немецкий. И немецкие националистические брошюры с призывами служить германской нации, а не династиям, выступающим марионетками Бонапарта, печатались и завозились в Германию как раз из России. Победа России над Наполеоном мыслилась как раз как победа европейских наций над универсальной безбожной империей.

Развитие русского национализма в имперскую эпоху было достаточно своеобразно, поскольку перед ним стояли совершенно иные задачи, чем, к примеру, перед немецким национализмом. Немцы до Бисмарка были одним этносом расчлененным на множество государств. Главное что их связывало — общность генетического происхождения. Чуть менее — история и язык, который и до сего момента диалектно раздроблен. Совсем не связывали религия — нация была разорвана противостоянием католиков и протестантов, и государственность — немецких государств даже после проведенной Венским конгрессом унификации было великое множество. Немецкий националист обязан был стоять выше религии и быть антипатриотом. Конструкция немецкого национализма основывалась на идее трансграничного единства сыновей единого этноса, которые, опираясь на право народа на самоопределение, пытаются осуществить политическое единство.

Русские в XIX веке были этносом подавляющая часть которого была охвачена границей единого Отечества. За пределами была лишь Галиция о которой до времени мало вспоминали. Зато внутри границ единого Отечества русские сталкивались с тем, что наряду с нами в том же отечестве живут представители других этносов, других религий, других культур и цивилизаций, да и сам этнос был в значительной степени цивилизационно расколот между простым народом и совокупностью духовных иностранцев — дворянством.

Перед русскими вставал вопрос цивилизационной, культурной, а по возможности и религиозной ассимиляции тех, кто находится в том же Отечестве. Вопрос о том, как сделать если не всех, то значительную часть их природными патриотами. Соответственно конструкция русского национализма строилась на державном патриотизме, форсировании православия и общих культурных черт, которые должны перекрывать этничность и быть выше голоса крови.

«Право народов на самоопределение» в этническом смысле для русских было в тот момент бессмысленно и самоубийственно. Оно бы как раз раскололо Россию. Наоборот, актуальным вопросом стала идея русификации, то есть обретения русской культурной идентичности и самими русскими и другими народами империи. При Николае I началась эта политика русификации, которая продолжилась несмотря на сопротивление либералов-многонационалов при Александре II и стала особенно энергичной при Александре III. За середину и вторую половину XIX века Российская Империя начала себя безоговорочно мыслить как русское национальное государство.

Сам термин «национальное государство» применительно к России той эпохи появился в русской историографии именно при Александре III, когда великий русский историк Василий Осипович Ключевский в своем «Курсе русской истории» рассказал о превращении России при Иване III в русское национальное государство:

«Сознание или, скорее, чувство народного единства Русской земли — не новый факт XV–XVI вв. оно выражалось не столько в сознании характера и исторического назначения народа, сколько в мысли о Русской земле как общем отечестве.

Разрыв русской народности на две половины, юго-западную и северо-восточную, удельное дробление последней, иноземное иго — эти неблагоприятные условия едва ли могли содействовать прояснению мысли о народном единстве, однако были способны пробудить или поддержать смутную потребность в нем…

Я веду речь об идее национального государства, о стремлении к политическому единству на народной основе. Эта идея возникает и усиленно разрабатывается прежде всего в московской правительственной среде по мере того, как Великороссия объединялась под московской властью.

Вобрав в состав своей удельной вотчины всю Великороссию, и принужденный действовать во имя народного интереса московский государь стал заявлять требование, что все части Русской земли должны войти в состав этой вотчины. Объединявшаяся Великороссия рождала идею народного государства, но не ставила ему пределов, которые в каждый данный момент были случайностью, раздвигаясь с успехами московского оружия и с колонизационным движением великорусского народа».

Итак, согласно Ключевскому, образ русского национального государства — это идея создания общего отечества для всех русских людей через их политическое объединение под властью московских великорусских государей. Заточена она была как против удельного сепаратизма — тверского, рязанского, новгородского — так и против попыток Польши и Литвы оторвать от русского мира Юго-Западную Русь.

Если для русских дореволюционных историков понимание России как русского национального государства было естественным и несомненным, то в советский период, после волны агрессивной большевистской русофобии 1920-х, когда глава советских историков Михаил Покровский рассуждал о колониальном захвате Москвой финно-угорских земель, новый национальный поворот начался в идеологии и исторической науке с середины 1930-х. Так как большинство квалифицированных исследователей прошлого принадлежали к школе Ключевского, они начали писать о русском национальном государстве как о чем-то само собой разумеющемся. Приходилось, правда, добавлять, что потом оно превратилось в «многонациональное государство», но все равно подразумевалось, что в центре — русское этнополитическое ядро.

Пик популярности термина пришелся на годы Великой Отечественной и первые послевоенные годы — апогей сталинско-ждановского русоцентризма. Но увы, при Хрущеве победили необольшевики. Вместо русского национального государства начали писать о «русском централизованном государстве». Вместо нации — бюрократия. Потом и слово «русское» как-то незаметно отвалилось.

В идеологии и гуманитарной науке позднего СССР наступило тотальное господство лиц с размытой этнической идентичностью, однако объединенных поверхностно заимствованной западной культурой и образом жизни, а также неприязнью к русским, смеющим претендовать на то, что Россия принадлежит им. Эта публика не могла действовать так прямо, как большевики в начале 1920-х, но старалась, апеллируя к советскому «пролетарскому интернационализму», всячески преуменьшить значение русского начала в жизни России и СССР, заменить его советским.

В результате этого господства антирусских сил русские патриоты (их тогда чаще всего называли «почвенники») все реже ассоциировали русский народ с государством. Утвердилась мысль, что русский народ — жертва государства и бюрократии, он не строит, а страдает.

Мало того, эта картина мира начала опрокидываться и в русское прошлое. Сформировалась концепция России как «тюрьмы [русского] народа. Мол, испокон веков Российское государство только тянуло из русского народа жилы, только эксплуатировало его, закрепощало, ради не имеющих ничего общего с ним интересов, разменивало русские жизни в никому не нужных европейских войнах.

В свое время иноагент Герцен, сам немец по происхождению запустил мем о «немцах Романовых», сыгравший свою роль в трагедии 1917 года. Теперь этот прием начали опрокидывать в прошлое: Иван Грозный — греко-татарин, Александр Невский — половец, Владимир Святой — еврей. Этот психоз обесценивал всю русскую историю с первого её дня. Удивительным образом, эти построения повторяли логику гитлеровской «Майн кампф», — фюрер утверждал, что славяне неспособны к государственному строительству, и ими всегда управляли иноземцы.

В результате такой зачистки от истории сформировалась концепция «русских по крови, которым нужно освободиться от Российской империи и создать свое русское национальное государство».

В данном случае к русским применяется схема восточноевропейского национализма ХХ века, когда нациям средней руки — полякам, чехам, румынам, хорватам, финнам — ранее поглощенным великими империями обеспечивались их небольшие национальные государства. Делалось это в рамках конструирования в Европе американского миропорядка, начатого после Первой мировой президентом Вильсоном и продолженного после Второй при загадочной поддержке Сталина. СССР с помощью массовых депортаций немцев создал для Восточной Европы блок моноэтнических государств, лишь насадив сверху марионеточные коммунистические режимы.

Обычно секта, любящая поговорить о «тюрьме [русского] народа» обычно являются поклонниками Чехии, в которой видят образец для России. Чехи (действительно, старая европейская славянская нация, как и русские) были мощнейшим объектом немецкой колонизации. Они утратили свою государственность в XVI веке. После битвы у Белой горы в 1620 году они были порабощены. Получили искусственную государственность из рук Антанты в 1918, немедленно начали строить свою малую империю, колонизируя словаков и закарпатских русинов. Затем сдались немцам в 1938, а сегодня являются обычной американской марионеткой. При этом все последние десятилетия чехи жаловались, что их «оккупировали русские мигранты и мафия». Хорошенький пример для подражания.

На самом деле если русские в чем-то похожи на восточноевропейские народы, то не на чехов, а на венгров. Кстати, несмотря на финно-угорский язык, основной гаплогруппой последних является славянская R1a, и «по крови», в отличие от языка и непростой истории, они нам родичи. Тоже великая европейская нация, которой принудительно обрубили после Первой мировой её империю и значительную часть этнических территорий. При этом сегодняшняя Венгрия действительно представляет собой настоящее национальное государство с прописанными в конституции мадьярскими ценностями и христианством, с равенством прав всех венгров.

И сравним: как ведут себя сегодня Чехия и Венгрия по отношению к вашингтонско-брюссельской гегемонии и России, чтобы понять, какому примеру национального государства нам следует подражать.

Однако на самом деле восточноевропейская «постимперская» модель не применима для русских в принципе, поскольку та империя, от которой нам предлагается «освободиться» — это наша собственная империя. Тот «колониальный гнет», от которого нам предлагают избавиться — это наш собственный «гнет» над Уралом, Сибирью, Дальним Востоком, Поволжьем, Подоньем, Северным Кавказом, Северо-Западом.

Если мы отрицаем историю государственного строительства России как русскую историю, то никакой территории для «русского национального государства» не останется. Да и самих русских не останется. Тезис: русские испокон веков были жертвами неправильного антирусского государства, которое их только эксплуатировало, и нужно с ним покончить, чтобы создать наше правильное РНГ — это рецепт национального самоубийства. Попытка взрослого мужика пойти в старшую группу детского сада и прыгать там через скакалочку.

Единственно правильное понимание русского национального государства — это то, которое предложил Ключевский. Это осознание его как государства, возникшего на основе исторического и этнического единства Русской Земли в древнерусский период, после ужасающего монголо-литовского погрома XIII–XIV века, начавшего возрождать государственность, а затем и великодержавие вокруг Москвы. Это московское великорусское государство и стало русским национальным государством.

Как и всякое другое национальное государство оно имеет свои достоинства и недостатки. Русские стали ста пятидесятимиллионной (150 млн) нацией, и теперь живут на огромной территории, имеют одну из величайших в мире культур. Мы не только побили Наполеона и Гитлера, но и построили Транссиб и первыми полетели в космос. На уровень жизни, если смотреть на него в глобальном масштабе, нам тоже жаловаться не приходится: даже в условиях санкций в 2022 году в России было продано 3 млн айфонов. Мы единственная страна, которой за последние десятилетия удалось силой вернуть юридически отнятые у нее территории. Наконец, слово «русский» в России почти перестали запрещать. Всё это говорит в пользу того, что наше государство даже в нынешнем виде можно считать достаточно успешным.

В мире, где подавляющее число национальных государств, особенно европейских, находится в глубочайшем кризисе — демографическом, миграционном, идеологическом, экономическом, культурном — наше национальное государство выглядит далеко не худшим образцом.

Уже хотя бы это веский повод для русских его защищать и не позволять никому его разрушить. И если мы проявим достаточно заботы оно станет больше и сильнее.

Источник

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.