Тема постапокалипсиса, когда героям того или иного произведения приходится жить, действовать и принимать решения в условиях, когда весь окружающий мир лежит в руинах после ядерной войны или любой другой глобальной катастрофы, всегда была востребована у писателей-фантастов и режиссеров.

Не удивительно, что с появлением компьютерных игр ее популярность распространилась и на мир виртуальный. Блуждание постапокалиптических героев по развалинам цивилизации и их противостояние всевозможным бандам, монстрам и мутантам, стало классическим сюжетом для целого ряда компьютерных игр. В итоге в виртуальный мир довольно быстро перетекло множество фантастических произведений, включая знаменитую трилогию Дмитрия Глуховского «Метро».

Последняя игра, созданная по ее мотивам, под названием «Метро: Исход» была презентована на днях на Comic Con Russia 2018. Там же нам удалось встретиться и поговорить с самим Дмитрием Глуховским. Как о самой игре, книгах и фантастике, так и о целом ряде других совсем не фантастических вопросов.

Дмитрий, «Метро: Исход» — что это будет? Это дальнейшее развитие сюжета книги «Метро 2035» или какая-то совершенно новая смысловая ветка в рамках сложившейся вокруг «Метро» субкультуры?

— Дело в том, что «Метро» — это такая трансмедийная сага, которая состоит как из моих романов, так и из компьютерных игр. Эти истории в книжках и в играх изначально друг друга дополняли. Про некоторых героев рассказывается в книгах трилогии «Метро 2033», «Метро 2034», «Метро 2035», а часть той же самой саги и другие герои появляются в играх. То есть вся эта история складывается именно из книг и игр как мозаика, как пазл.

Конкретно игра «Метро: Исход» продолжает сюжет книги «Метро 2035». В первых двух романах мир описан таким образом, что после ядерной войны жизнь возможна только в московском метро, только в бункере. Снаружи все заражено и непригодно для обитания.

И вдруг в игре «Метро: Исход» мы видим, что герои выходят на поверхность. Они едут по просторам постапокалиптической России по железной дороге на бронепоезде с паровозом в качестве локомотива.

Как же это получилось? Все становится открытием. Выясняется, что постапокалиптический мир может быть обитаемым. Тогда же возникает вопрос: а почему тогда люди сидят в метрополитене? Почему, несмотря на то, что война вроде бы кончилась, никто не вылезает из бункера наружу? Это все описано в «Метро 2035».

То есть здесь подключается философская составляющая, чего практически не было в первых двух книгах?

 — Да, там идет и философия, и социалка. Чем она и отличается от предыдущих частей: она социальная и даже немножко политическая.

Что же до игры «Метро: Исход», то она, соответственно, становится единственным общим продолжением всей большой истории, которая рассказана как в книгах, так и в первых играх.

Какова непосредственно ваша роль в создании игры?

— «Метро: Исход» остается авторским проектом. То есть над сценарием игры и диалогами работал непосредственно я совместно с разработчиками. Хотя в любом случае это совместный, коллективный проект.

Это коллектив, в который вхожу я и ребята из 4A Games. Мы совместно вырабатывали сюжетную линию, прорабатывали героев. В этой игре очень важно взаимодействие главного героя с второстепенными персонажами, в прошлые разы он все время выступал как одиночка, здесь у него есть его команда, в которой меняются роли, в которой все связаны взаимоотношениями.

Тот философский элемент, которого не было в первых двух книгах и который появился в «Метро 2035», он как-то проецируется на «Метро: Исход»?

— Конечно. По большому счету книга «Метро 2035» была посвящена вопросу, почему 20 лет спустя после окончания войны люди отказываются выходить на поверхность из бункера. Это главный вопрос: почему они там сидят? Во что они верят? Им что, удобнее с большим удовольствием верить в какую-то удобную ложь, чем в неприятную правду?

И вся эта новая логика «Метро 2035» передается в игру?

— Конечно, эта логика передается в игру. Более того, туда добавляются некоторые другие темы.

При этом я бы не сказал, что игра политизирована настолько, насколько была политизирована книга. Скорее она в большей степени про какие-то личные драмы героев и человеческие истории.

Не так давно вышел в свет ваш новый роман «Текст», принципиально отличающийся от всех ваших предыдущих произведений. Это вообще совершенно новый формат, построенный на взаимоотношении человека и гаджета, который вмещает в себя целый мир. Почему вас потянуло именно на это? Вы видите в этом новый тренд?

— Дело в том, что, с одной стороны, я немножко подустал уже от постапокалиптики и от фантастики. С другой — мне кажется, наша реальность куда фантастичнее, чем любая фантастика. Это относится не только к нам, но и к Штатам и вообще ко всем, хотя в нашей стране все это несколько более выражено, чем где-либо.

Общественно-политическая жизнь зачастую абсурднее, непредсказуемей и невероятней настолько, что даже фантасты никакие прогнозы здесь делать не могут.

По завету Салтыкова-Щедрина нас держат в постоянном изумлении, и предсказать здесь что-либо просто невозможно.

В книге «Текст» мне очень захотелось сделать слепок с сегодняшнего дня, со всеми его очевидными, яркими, характерными элементами.

Тут, конечно, и гаджеты, потому что без смартфона сегодняшнюю жизнь представить уже невозможно, он является ее совершенно органичным продолжением.

Тут получается как бы жизнь, заключенная в гаджете…

— Конечно. Жизнь в гаджете, и гаджет как слепок души. Я бы сказал, какое-то резервное хранилище памяти…

Наверное, скорее все-таки слепок сущности, чем души…

— Да. Как основное средство коммуникации, через которое мы друг с другом теперь общаемся, практически процентов на 70—80. И дополнительный резервуар для нашей памяти, воспоминаний. И новый язык какой-то с перепиской, с иконками, с эмодзи и так далее.

То есть на самом деле мы уже поменялись существенно, телефон сделал нас сверхлюдьми, по большому счету способными как угодно хорошо ориентироваться на местности, все что угодно запоминать, точно знать время, расстояние, мгновенно коммуницировать и так далее.

Чувства и переживания человека тоже уже поселяются в его телефоне…

— Ну конечно, разумеется. Я читал исследование, по которому люди, когда у них крадут телефон, готовы бежать, даже рискуя жизнью, и отнимать свой гаджет. Это при том что за деньгами никто практически бежать не готов.

Понятно, что телефон — это нечто гораздо большее, чем просто какой-то материальный носитель. И мне хотелось все это в книжке отразить, отсюда реалистический формат.

В «Тексте» хорошо прорисованы подробности и специфические детали. Кто вас консультировал, если не секрет?

— Меня консультировали разные люди, действующие сотрудники правоохранительных органов в звании полковника, подполковника, с большим оперативным опытом, то есть не кабинетные работники. Тут были и люди «отсидевшие», и бывшие сотрудники наркоконтроля, и много кто еще.

Берясь за реалистическое произведение, я позаботился о том, чтобы оно было действительно реалистическим.

Не хотите ли продолжить тему «Метро»? Насколько я знаю, читатели от вас этого очень ждут.

— У меня не будет больше романа про метро, но зато будет сделанное совместно с аудиоплатформой Storytel приложение для аудиокниг для айфона и для андроида. Мы с ними делаем проект, который называется «Пост».

Это аудиосериал, действие которого разворачивается в распавшейся на части Российской Федерации, которая оказывается скреплена вместе Транссибирской магистралью. Немножко похоже на игру «Метро: Исход»: удельные княжества, которые сидят на Транссибе. Это будут эпизоды по 50 минут с интригующей концовкой, чтобы нельзя было оторваться. Возможно, это будет ролевое чтение, в том числе и с моей авторской начиткой.

Как вы думаете, почему людям так интересен постапокалиптический мир?

— У меня есть несколько объяснений. Прежде всего, мне кажется потому, что в России мы уже сами живем в постапокалиптическом мире.

Скорее даже речь о всем постсоветском пространстве, скажем так. Был какой-то мир, достаточно герметичный, со своим довольно мифологизированным представлением о прошлом и будущем. Мы полагали, что мы ведем наши корни из Великой Октябрьской социалистической революции, которая была торжеством справедливости. Дальше у нас была жертва и победа в Великой Отечественной войне, и это — ключевой момент нашей истории. Что касается будущего, то мы строили коммунизм.

У нас было довольно четкое представление о прошлом и о будущем, у нас был свой пантеон коммунистических богов, у нас был свой архитектурный стиль, свои начертания, шрифты, своя система координат, свое представление о добре и зле и так далее.

Но все это однажды развалилось, распалось геополитически: сначала отвалился Варшавский блок, потом отвалились республики СССР и потом из-за того, что кончились деньги, начался городской распад и запустение.

И мы с 90-х годов и по сей день существуем в постапокалиптическом мире, пытаясь из обломков старой империи все скроить и составить какую-то новую империю.

Вообще, имперская ностальгия — это главное чувство, которое в очень большой степени объясняет все наши мотивации и чувства. Объясняет наш восторг по поводу присоединения Крыма, потому что была это такая легкая симуляция восстановления империи.

Как вы, как писатель, можете охарактеризовать наш современный мир, нашу действительность?

— С одной стороны, все происходящее напоминает какую-то трагикомедию; с другой — это наша непомерная тоска по прошлому.

У меня на задней обложке романа «Метро 2035» это все сформулировано двумя фразами: светлое прошлое и темное будущее.

То есть мы очень цепляемся за прошлое, очень его романтизируя и ностальгируя, и при этом очень боимся будущего.

Я не знаю, в связи с чем мы все время мусолим прошлое. Это важно, конечно, с ним разобраться, но и таких попыток тоже не делается.

То есть нет честного анализа, нет самоанализа, есть романтизация. Многим кажется, что именно в прошлом мы как бы черпаем силу, но при этом у них у всех есть огромный страх перед будущим.

Вы говорите про прошлое и про будущее, а скажите что-нибудь про настоящее.

— Настоящее у нас — сплошные имитации. У меня есть такое ощущение, что те, кто занимается задачами повестки дня государства, в очень большой степени имитируют, играя в свою постмодернистскую игру.

Мы четыре года назад имитировали Великую Отечественную войну с нацизмом, в качестве нацистов назначили украинцев, мы играли в это. Люди устали — потом стали играть в новую холодную войну с Америкой, с этими недотравленными шпионами, с агрессивной риторикой. Как, опять же, было указано Салтыковым-Щедриным, нам постоянно нужны какие-то новые кризисы: то одно, то другое, то третье, то Сирия, то еще что-то, на что можно было бы постоянно отвлекать внимание.

То есть четко очерченного настоящего, вы считаете, у нас нет?

— Нет. Представления о сегодняшнем дне, они все время подмениваются: то мы говорим, что мы — демократия, потом мы говорим, что мы поднялись с колен, потом мы вдруг обращаемся к Великой Отечественной войне.

Вы знаете, есть такое мнение, что в новом веке практически каждые два года мода обращается то к 50-м годам, то к 60-м годам, то к 80-м годам: сейчас идет а-ля ремикс 80-х годов.

И такое впечатление, что эта же логика у нас действует во всем: то мы играем в 40-е, то мы вдруг играем в 50-е. На самом деле, конечно, это попытка найти что-то новое, с той лишь особенностью, что поиск этого нового состоит в перебирании каких-то старых референсов.

А что вы можете сказать о современной Москве? Человек, написавший так много про московское метро, не может не иметь позиции по современной российской столице.

— У меня позиция неоднозначная. Я вообще автомобилист, поэтому меня, конечно, все эти меры по благоустройству дискриминируют. Надо понимать, что Москва — это все-таки город, в котором больше чем полгода плохая погода, которая не благоволит ни для велосипедов, ни для пеших прогулок: промозгло, холодно, плитка скользкая… Хотя, конечно, стало более цивильно — это однозначно.

Все развивается…

— Да. Но меня беспокоит, что одновременно с движением к цивилизации мы двигаемся и в сторону легкого такого тоталитаризма: 160 тысяч камер видеонаблюдения с системой идентификации лиц. То есть, с одной стороны, внешнее благоустройство действительно имеет место, но от него все-таки отдает каким-то сталинским Генпланом. Вроде бы все хорошо: появились стандартные киоски, убрали рекламу, город стал менее диким, менее бардачным, но при этом, как мне кажется, он стал еще и менее свободным.

А перенаселенность вас не пугает?

— Мне кажется, кризис ощущения перенаселенности остался в прошлом. Всю ту огромную массу мигрантов, которая прибыла в Москву, Москва переварила и цивилизовала. Если вспомнить, как выглядели люди, приехавшие с Кавказа, из Средней Азии, 10 лет назад, и как они выглядят сейчас — это совсем разные истории.

Москва сумела их определенным образом «перепрошить», подчинить каким-то своим правилам. Кроме каких-то уже совсем адских строительных рынков вы больше таких «диких» людей, наверное, нигде в Москве и не увидите.

Все они, как я и думал, как я всегда предполагал, цивилизовались, догнали нас, как мне кажется, и по уровню пользования гаджетами и по уровню «пользования» городом. Они не отличаются от нас ни по одежде, ни по общей культуре, и никаких особенных этнических конфликтов у нас давно уже не возникало.

Вообще, Москва, как любая имперская столица, должна быть многонациональной, и я считаю, что любая националистическая риторика обрекает Россию как империю, как многонациональное государство.

То есть либо ты строишь национальное государство, но тогда ты должен понимать, что твои границы заканчиваются за Уралом, и ни Сибирь, ни Кавказ, ни крайний Север в них уже не входят. Либо ты хочешь остаться в своих имперских границах, но тогда любая попытка националистической риторики губительна, и тебе нужно создавать какую-то новую — сверхнациональную — культурную идентичность. Завязанную, разумеется, на русском языке, на русской литературе, на понимании нашей общей истории.

Сегодня наблюдается рост активности писателей-фантастов в интернете, появляется много порталов, где свои произведения публикуют авторы самиздата. Более того, многие сейчас публикуются уже не бесплатно, а за деньги, и массовый читатель готов эти деньги платить. Видите ли вы в этом какую-то угрозу статус-кво, сложившемуся на современном литературном рынке?

— Мне кажется, что никакой угрозы рынку качественной литературы нет. Когда это настоящий рынок, он живой, и он сам себя адаптирует к новым условиям. Да, действительно, сегодня падают продажи бумажных книг, но это никакого отношения не имеет к тому, как себя чувствует литература, в том числе жанровая, в том числе фантастическая.

Будут какие-то другие способы донесения информации до читателей.

В принципе бумажные издательства осуществляли две важные функции: редактура и маркетинг. И в какой-то степени это еще и дистрибуция.

Как мы видим, дистрибуция больше не нужна, потому что есть интернет. Это мгновенная доставка текста любому человеку, который в нем заинтересован.

Из-за того, что нет издательской редактуры, конечно, падает уровень текста. Но в принципе люди сегодня уже приучились довольствоваться хуже отредактированным, гораздо более шершавым и менее искусно сделанным текстом.

С другой стороны, не всем, может быть, и нужно это. Остаются авторы, для которых дело чести и престижа выйти на бумаге с качественным текстом. Я думаю, что в любом случае будет установлен какой-то новый баланс.

Люди отвыкают читать длинные тексты — приходят подкасты.

С другой стороны, вообще такое огромное проникновение именно письменной культуры — это нечто совершенно беспрецедентное и пришедшее только с интернетом. В советские годы, как вы, наверное, помните, люди читали газету «Сельская жизнь» и писали друг другу письма раз в две недели. Ну и всё.

Странно, всегда принято было считать, что СССР — самая читающая страна.

— Я не знаю, были ли мы такими на самом деле. Судя по объему продаж книг в Соединенных Штатах Америки и у нас, мы отстаем раз в 15—20.

Посмотрите сегодня рейтинги того же Forbes или Российской книжной палаты: если книга продавалась 100-тысячным тиражом, то это главный бестселлер года. А в Соединенных Штатах это тиражи на десятки миллионов книг.

Что вы думаете об уровне современной российской фантастики, если ее рассматривать в мировом масштабе? Насколько конкурентны наши писатели? Насколько вообще возможна их экспансия на мировой рынок?

— Сейчас есть целая волна современных российских фантастов, которые обходятся, в принципе, без издательств. Они занимаются самопубликацией на Amazon. Я, в принципе, тоже с этим знаком, заказывал перевод своих книг на английский язык для американского рынка.

Чтобы попасть на Amazon, нужен соответствующий перевод, а это минимум 10 тысяч долларов за книгу.

— В среднем — 20 тысяч. Все зависит от количества страниц и уровня переводчика. Я брал переводчиков, которые переводили русскую классику, мне было важно, чтобы это не выглядело как технический перевод или пересказ. Но деньги сопоставимые.

Затраты отбились?

— Все зависит от книги. «Метро», разумеется, отбилось. Но книга «Будущее», которая больше по объему, стоила в переводе именно те самые 20 тысяч, не отбилась. У нее не было таких продаж, как у «Метро».

Ну да — да. Нет — нет. Попробовать в любом случае стоило. Я вообще за любой кипеж: появляются новые платформы — надо испробовать; появляется формат подкаста — почему нет; появляется возможность публиковать тексты во «ВКонтакте» — давайте попробуем публиковать тексты во «ВКонтакте»; можно прикреплять саундтреки — давайте я найду какого-нибудь художника или артиста, который мне напишет картины или музыку, я попробую сделать из этого какой-то мультимедийный проект.

То есть надо пробовать эти форматы и, конечно, стараться превратить книгу в нечто большее на сегодняшний день, когда люди избалованы телевизионными сериалами, избалованы компьютерными играми, литература должна становиться трансмедийной.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.