Источник

Подводя итоги зимнего похода русских войск в Ливонию в 1559 году, отечественный историк А.И. Филюшкин писал, что это вторжение, как и предпринятое годом ранее, «имело своей целью не захват и освоение территории, но запугивание населения, уничтожение военной силы и экономических центров, нарушение работы местной администрации и общее опустошение и разорение». 

Наблюдение это тем более любопытно, что оно противоречит утвердившемуся с давних пор и в отечественной, и в зарубежной историографии мнению, что Иван Грозный хотел подчинить себе всю Ливонию, но это у него не получилось по разным причинам, объективным и субъективным. Такие настроения подпитываются и обмолвками, которые встречаются в свидетельствах той эпохи. 

Как, к примеру, можно расценивать фразу самого царя, которую он в сердцах бросил князю Курбскому спустя пять лет после этих событий, что, если бы не «злобесные претыкания» попа Сильвестра, временщика Алексея Адашева и прочих изменников, то «уже бы вся Германия была за православною верою»? 

«Лето цело дасте безлепа рифлянтом збиратися…»

Так писал Иван Грозный в уже упомянутом письме, адресованном Андрею Курбскому. Как мы помним, перед тем как разжечь бранную лютость и послать свои полки на непонятливых «германов», Иван ещё раз в конце 1558 года предложил «маистру» и «арцыпискупу» одуматься и с тем, чтобы кровь христианская не проливалась на радость врагу рода человеческого, бить ему челом и «исправитися во всем». Тогда это предложение не было услышано. 

После неудачного похода на Дерпт и стояния под Рингеном верхушку Ливонской «конфедерации» вновь охватили распри и склоки: кто же ответит за эту и прочие неудачи? В общем, ливонским ландсгеррам было не до войны и не до мира, и вторжение московитско-татарской wütenden Horde (свирепой орды) в очередной раз застало их врасплох. 

Не имея сил противостоять новому «потопу», ливонские власти могли рассчитывать лишь на поддержку извне и на давление, которое могли бы оказать европейские государи на московского Еrbfeind gantzer christenheit — потомственного врага всего христианского мира.

Эти расчёты имели под собой определённую основу. Конечно, вряд ли стоило ожидать, что тот же император Священной Римской империи Фердинанд I и уж тем более король испанский Филипп II вот так прямо сразу соберутся с силами и отправят подмогу войсками, деньгами и военными материалами магистру или рижскому архиепископу.

Кстати, в начале 1559 года Филипп II прислал «Иоанно Базилио, великому князю Руссии» послание, в котором выразил глубокую обеспокоенность событиями в Ливонии и попросил «могущественного государя и господина Иоанна» освободить пару взятых в Нарве знатных ливонцев. Однако не его письмо обеспокоило Москву.

Куда более серьёзной проблемой было упорное нежелание Вильно отказаться от конфронтации, согласиться на сложившийся к тому времени status quo на русско-литовском пограничье и заключить против басурман, татар и турок, союз. 

Весенние 1559 года переговоры между русскими дипломатами и литовскими послами закончились не то чтобы ничем — напротив, после них стало со всей очевидностью ясно, что новой русско-литовской войны не избежать. И случиться она должна была очень скоро, через три года, когда истекал срок перемирия. Между тем вражда с Крымом находилась в самом разгаре, и кампания 1559 года должна была в ней стать едва ли не решающей.

Шли переговоры с литовцами. На «берегу» собиралась большая рать для возможного похода на юг, в Поле. На Днепр и Дон отправились русские отряды «делать недружбу» крымскому «царю». В этих условиях появление в Москве 19 марта 1559 года, спустя три дня после прощальной аудиенции послам литовским, датских дипломатов было воспринято если не с облегчением, то как шанс высвободить руки для продолжения крымской авантюры.

Идея отправить послов в Московию родилась у датского короля Кристиана III ещё летом 1558 года, когда русский «потоп» залил Восточную Ливонию. В июле 1558 года в ответ на присланную юрьевским наместником князем П.И. Шуйским грамоту с предложением отдать себя под высокую руку московского государя ревельский епископ М. Врангель отписал ему, что датский король имеет законные права на Эстляндию, прибрежную часть Западной Ливонии с Феллином и остров Эзель. 

Вслед за этим датское посольство прибыло в Юрьев и остановилось здесь в ожидании ответа из Москвы о готовности принять его. Отправляя посольство в Россию, Кристиан III рассчитывал на свою долю от ливонского наследства, тем более что в рапортах, которые отправляли из гибнущей Ливонии датские дипломаты, красной нитью проходила одна и та же мысль: эта страна обречена, и единственный путь к её спасению заключается в том, чтобы отдаться под покровительство какого-либо иноземного государя. А почему бы этим государем не быть датскому королю, который перед этим утратил власть над Швецией и таким образом хотя бы отчасти мог компенсировать тяжесть своей потери?

В общем, игра стоила свеч. В марте 1559 года датское посольство во главе с Клаусом Урне, имевшим план раздела Ливонии на взаимовыгодных условиях, встретили в Москве благосклонно. Ведя войну с татарами, имея неспокойную «подрайскую землицу» Казанскую и нарастающие проблемы в отношениях с Литвой, московиты решили, что с датчанами, врагами шведов (а, как известно, враг моего врага — мой друг), лучше не ссориться, и пошли на компромисс. 

Можно только представить, какие баталии кипели на заседании Боярской Думы, где обсуждался вопрос о том, как поступить с датским предложением и на что направить главные усилия. Судя по всему, решение было принято в пользу продолжения «крымского» варианта действий, а с Ливонией постановили повременить, ограничившись на первых порах «перевариванием» уже проглоченного куска Восточной Ливонии с Дерптом-Юрьевым. Царь решил пойти навстречу датчанам.

Отпуская послов домой, Иван Грозный объявил им, что ради просьбы их короля он согласен дать ливонцам передышку и прекратить боевые действия сроком на полгода, с 1 мая по 1 ноября. Об этом специальными посланиями, которые одновременно были и «опасными» грамотами, были оповещены ливонские ландсгерры. 

Новому королю Дании Фредерику II Иван предложил прислать в Москву «больших послов» для заключения торгового договора, а также пригласил датских купцов беспрепятственно приезжать в прорубленное в мае 1558 года «окно в Европу», в Ругодив-Нарву, торговать.

Тем временем в замке у магистра

В ходе переговоров с датчанами обсуждался вопрос о том, как быть с теми землями, на которые не претендовали «высокие договаривающиеся стороны». Москва в принципе не возражала против того, чтобы датский король забрал себе Ревель с Гарриеном и Вирландом на севере современной Эстонии. Но при одном условии: посодействовать приезду в русскую столицу «маистра» и «арцыбискупа» с челобитной об отдаче вины и пожаловании:

«А в те бы урочные месяцы (перемирные — прим. авт.) ты, маистр, приехал к нам за свои вины бити челом, своею головою, или в свое место болших своих послов лудчих людей к нам прислал, которые могли бы за вас дело ваше в том постановении вечном учинити…».

Чем именно собирался Иван жаловать челобитчиков, доподлинно неизвестно — равно как и сценарий, по которому должны были проходить эти переговоры. Однако по косвенным данным можно предположить, что условия, на которых Еrbfeind gantzer christenheit, враг христианского мира, собирался жаловать своих новых подданных, были достаточно мягкими. И магистр, и архиепископ сохранили бы свои владения и свои богатства пожизненно, но при условии, что в ряд ключевых ливонских городов и замков: Ревель, Феллин, Пернов, Тарваст и ряд других — войдут русские гарнизоны и сядут русские наместники. Само собой, и магистр, и архиепископ со своих владений должны были выплачивать Москве ту самую «дань», из-за которой и начался весь этот сыр-бор.

Увы, этим планам не суждено было сбыться — ни сейчас, ни впоследствии. Мощной и влиятельной «прорусской партии» среди ливонских ландсгерров, рыцарства и бюргерства не было. Условная «староливонская партия» во главе с магистром Фюрстенбергом стремилась продлить жизнь «старой Ливонии». 

Вожди «младодивонской партии» Вильгельм Рижский и орденский коадъютор Готхард Кеттлер исходили из того, что ради сохранения своих привилегий и богатств стоит пожертвовать независимостью Ливонии и «прислониться» к тому, кто казался им более сильным и близким — к Польше и Великому княжеству Литовскому. В самом деле, если это сделал Альбрехт, последний магистр Тевтонского ордена, то чем они хуже? Не стоит забывать и о сторонниках идеи отдаться под протекторат Дании, а ещё лучше Швеции, которых много было в Северо-Западной Ливонии, в Эстляндии. Впрочем, по сравнению со «староливонцами» и «младоливонцами» сторонники Швеции и тем более Дании были менее влиятельны и многочисленны.

В этом споре позиции Фюрстенберга, на первых порах достаточно влиятельного и авторитетного лидера, оказались сильно подорваны неудачами 1558 — начала 1559 года. Его обвиняли в слабости, нерешительности и уклонении от противостояния с Московитом. Напротив, Кеттлер, хоть и не добился сколь-нибудь значимых успехов, но на фоне пассивного магистра смотрелся более выигрышно и постепенно набирал очки, демонстрируя недюжинную энергию и изобретательность в поисках ресурсов для противостояния московитам. 

Например, в мае 1559 года он ездил в Вену, где встретился с императором и запросил у него денег, чтобы нанять рейтаров и ландскнехтов для войны с русскими. Денег, правда, ему не дали, поскольку Кеттлер попробовал было действовать в обход Фюрстенберга, а тот его не поддержал, и император отказал в просьбе коадъютора.

Вернувшись из Германии, Кеттлер присоединился к Вильгельму Рижскому. Тот написал Сигизмунду II письмо, предлагая перейти в подданство короля при условии, что сценарий этого перехода будет оформлен по прусской модели. Как показало дальнейшее развитие событий, Кеттлера такой вариант вполне устраивал. Но сейчас, летом–осенью 1559 года, ливонские «лучшие мужи» до этого решения ещё, что называется, не дозрели, чего не скажешь о другом, привычном и более достойном рыцарской чести варианте действий — атаковать русских самим.

Интриги орденского двора

В сентябре 1559 года Кеттлер добился ухода Фюрстенберга с поста магистра и сам возглавил Орден. Близился конец обещанного перемирия, и нужно было ожидать, что, так и не дождавшись «болших послов», Московит снова пошлёт свою рать принуждать Ливонию к миру. Так зачем же ждать нового вторжения разъярённой орды? Может, стоит ударить, как в прошлом году, первыми — только на этот раз лучше подготовившись — и застать благодушных и расслабленных долгим перемирием московитов врасплох?

Сказано — сделано. Кеттлер, пользуясь пассивностью магистра, летом и в начале осени 1559 года развил бурную деятельность, готовя осеннюю кампанию, а заодно и зарабатывая очки как «спаситель Ливонии». Пока ливонские посольства ездили туда-сюда в Империю, в Швецию, в Данию, само собой, к Сигизмунду II и даже в Рим, Кеттлер готовил реванш. Мобилизация местных людских ресурсов была не слишком эффективна. Старая ливонская система набора войск в новых условиях сбоила. 

Решение ливонского ландтага, состоявшегося в июле 1559 года в Риге, о призыве на службу местных жителей (обязанный службой землевладелец должен был выставить ещё и одного-двух своих мужиков, вооружив их и снабдив всем необходимым для ведения войны) продвигалось в жизнь туго, так что оставалась одна надежда — на наёмников и на помощь друга, Сигизмунда II.

И друг помог. В августе 1559 года Кеттлер отправился с визитом к Сигизмунду и 31 августа в Вильно заключил с ним договор. Великий князь литовский и король польский брал в свою «клиентелу» и под протекцию орденские владения. 

Король обязывался защитить Орден от московитов и помочь ему вернуть утраченные земли на северо-востоке Ливонии, что отнял у орденских братьев Московит в предыдущие месяцы. Кроме того, до окончания срока перемирия, в октябре 1559 года, Сигизмунд обещал отправить в Москву посольство с требованием оставить Ливонию в покое, ибо теперь она под его защитой. В обмен Сигизмунд получал юго-восточную часть Ливонии с замками Розиттен, Бауск, Динабург и Зельбург с размещением в них ограниченного контингента литовских войск. 

По окончании войны с Московитом Кеттлер мог выкупить эти замки за немалую сумму — 600 000 гульденов, считая в каждом гульдене 24 литовских гроша. Получалось примерно 29,5 т в металлической монете. Вопрос: где бы взял коадъютор и будущий магистр такую сумму, если в его казне постоянно царила торричеллиева пустота?

Спустя пару недель, 15 сентября, к этому соглашению присоединился другой вождь «младоливонской партии», пролитовски настроенный Вильгельм, архиепископ Рижский. Под заклад на этот раз пошли замки Мариенхаузен, Ленневарден, Берзон и Лубан, которые Гогенцоллерн мог выкупить за 100 000 гульденов.

Таким образом, Сигизмунд провернул отличную сделку. Он сумел обставить дело так, что его войска должны были оккупировать южную часть Ливонии не просто так, а под видом защиты этих территорий от московитов (кто сказал «аннексия»?). При этом и Орден, и архиепископ оказались ему ещё и крепко должны за эту «защиту». Шансов выплатить сумму залога ни у магистра, ни у архиепископа практически не было. Следовательно, в Вильно могли с удовлетворением потирать руки: сохранив лицо и имидж справедливого и миролюбивого государя, получилось прибрать к рукам немалый кусок наследства «больного человека Северо-Восточной Европы».

Конечно, «староливонец» Фюрстенберг вряд ли одобрил бы такую сделку. Но его мнение в расчёт не бралось по той простой причине, что Кеттлер умело подсидел его. Коадъютор договорился с Сигизмундом, что в соглашение будет вставлен отдельный пункт, касающийся отречения не в меру благородного старика-магистра. Когда же Кеттлер вернулся домой, то заявил, что король требует устранить магистра, ибо он его старый недруг, и что отречение Фюрстенберга — непременное условие оказания дружеской помощи со стороны Сигизмунда. Что делать, пришлось старому магистру уступить напористому интригану и уйти в отставку. После долгих переговоров и передряг он получил «на прожиток» замок Феллин и прилегающие к нему земли, где его и взяли в плен русские войска в следующем году.

Большая распродажа началась

Первый Виленский договор положил начало фактическому разделу Ливонии и её гибели. Новый датский король Фредерик II, ободрённый результатами весенних переговоров в Москве, решил, что теперь его черёд вступить в права на датскую долю ливонского наследства. К этому его толкали и противоречия с братом Магнусом. Младшенький изъявил желание стать герцогом Голштинии, основываясь на отцовском завещании, на что старший брат был категорически не согласен. Напряжение между братьями росло. И тут Фредерика посетила гениальная мысль: а не отправить ли брата за море, благо и повод для этого есть?

Один из ливонских ландсгерров, хитроумный дважды епископ, Эзель-Викский и Курляндский, Иоганн Мюнхгаузен (или Мюнинкхаузен) на пару своим братом Кристофом решил обратиться за помощью к Дании, надеясь получить защиту от московитов и одновременно обделать свои личные коммерческие делишки за счёт суммы, вырученной от продажи епископств датчанам. Прежний датский король был не слишком отзывчив к просьбам братьев. Однако новый монарх, Фредерик II, более благосклонно отнёсся к идее установления датского протектората над Северо-Западной Ливонией. И вот 26 сентября 1559 года в датском Нюборге Кристоф фон Мюнхгаузен от имени и по поручению своего брата заключил с датским королём соглашение. В договоре было записано, что отныне датский монарх берёт Эзель-Викскую епархию под своё покровительство. К этому документу прилагался и другой, секретный, в котором говорилось, что Иоганн фон Мюнхгаузен обязуется уступить Эзель и Вик младшему брату Фредерика Магнусу за 30 000 талеров наличными и выплату всех долгов епископства.

В Копенгагене могли праздновать победу: не сделав ни единого выстрела и не испортив отношений с Московитом, датской короне удалось заполучить часть ливонского наследства и создать опорный пункт в Ливонии, откуда можно было попытаться и дальше распространять датское влияние в регионе. Более того, одним выстрелом как будто удалось убить ещё пару зайцев. Переход Эзель-Викской епархии в руки датчан означал, что они не достанутся конкурентам-шведам, а там, глядишь, дойдут руки и до Ревеля. Другой «заяц» состоял в том, что Фредерик смог наконец пристроить брата, сплавив его подальше от Голштинии на другой берег Балтики.

А что же шведы? После того как в 1557 году Густав Васа был вынужден подписать мир с Иваном Грозным, не добившись ни одной из поставленных перед войной целей, но понеся серьёзные потери, он занял выжидательную позицию. Внимательно наблюдая за развитием событий в Ливонии, Густав, отнюдь не желая усиления в регионе своих врагов московитов и датчан (да и поляков, в общем-то, тоже), не стремился, однако, очертя голову кидаться в схватку. Император Фердинанд I побуждал его действовать активнее и вмешаться в конфликт, однако шведский король и тут не изменил своей осторожной политике. В переписке с новгородскими наместниками (напомним, через них шли дипломатические контакты Швеции и Москвы) и в посланиях самому Ивану Густав аккуратно, стремясь на раздражать могущественного и горячего соседа, писал о том, что оказывал и оказывает русским всемерную поддержку, позволяет русским купцам беспрепятственно торговать в шведских владениям чем угодно и защищает их интересы перед ревельцами. А что он просит милостиво обойтись с ливонцами и готов выступить посредником в переговорах между Москвой и ливонскими ландсгеррами, то это ни в коем случае не вмешательство в государские дела Ивана, а лишь стремление оказать ему услугу.

Иначе смотрел на ливонские дела сын Густава Юхан, герцог Финляндский, которому было тесно в его владениях. Ещё в 1558 году он завязал контакты с ревельскими ратманами и с магистром, изъявив готовность ссудить ему 200 000 талеров в обмен на несколько городов Ливонии. Густав был в курсе негоциаций сына. Полагая, что ещё не пришло время открыто вмешиваться в конфликт, король советовал герцогу действовать крайне осторожно и аккуратно, чтобы не возбудить недовольство Империи, леном которой была Ливония, и тем более Московита.

Между тем Юхан, увлечённый своим планом, не слишком был склонен прислушиваться к советам отца. В июле 1558 года он отправил в Ревель своё доверенное лицо, Генриха Горна, с неофициальной миссией установить контакты с влиятельными ревельцами и прозондировать почву на предмет склонить их к идее отдаться под покровительство Юхана. Посулы Горна, прибывшего в Ревель в самый разгар русского «потопа», упали на уже подготовленную почву. Очень скоро вокруг него образовалось ядро прошведской «партии». Дело Горна продолжил Маттиас Фриснер, который постепенно, шаг за шагом отвоёвывал место под солнцем у сторонников датской ориентации.

Вдохновлённый донесениями Горна и Фриснера, Юхан в августе 1558 года дал знать Фюрстенбергу, что готов взять под своё покровительство Ревель и защитить его от русских. Фриснер тем временем советовал герцогу прибрать к рукам Эзель. Магистр соглашался в обмен на финансовую помощь в размере 400 000 талеров передать Юхану в залог Йервенское фогство с замком Вайссенштайн (хорошая, кстати, идея: тогда между орденскими владениями и теперь уже русским Юрьевским уездом появился бы шведский анклав) и замок Зонебург на Эзеле — в пику датчанам, положившим глаз на Эзель. Герцог уже было совсем согласился, но Густав, придерживавшийся всё той же осторожной политики, категорически воспретил ему принимать предложение Фюрстенберга.

Кеттлер, который всё более и более забирал власть в Ордене в свои руки, весной 1559 года вступил в прямой контакт в Густавом, предложив ему в залог за предоставление 200 000 талеров Зонебург и Феллин или другие города в Йервене. Густав заявил посланцам коадъютора, что поможет деньгами Ордену только в том случае, если он передаст Швеции Ревель и этот акт одобрит император. «На это мы пойти не можем», — заявили посланцы Кеттлера, и переговоры закончились ничем. Однако в октябре 1559 года, уже после того, как коадъютор стал магистром, он снова обратился к шведскому королю с предложением выдать в залог Зонебурга денежную помощь. Густав под давлением своего старшего сына и наследника Эрика (который тем временем сам вступил в тайные переговоры с новым магистром, обнадёживая его обещаниями помощи) заявил, что он готов дать Ордену 100 000 талеров в обмен на «аренду» Зонебурга и Аренсбурга сроком на 20–30 лет, то есть фактически передачу Швеции Эзеля.

Пока развивались все эти закулисные интриги, срок перемирия, которое Иван Грозный дал по совету Адашева «маистру» и «арцыбискупу», подходил к концу. Время переговоров и дипломатии неумолимо истекало. Вот-вот снова должны были заговорить пушки.

Источник

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.