Утро 24 февраля, несколько часов после начала российской спецоперации на территории Украины. Мы встречаемся с Евой, соцработником и волонтером, неподалеку от «Донбасс-Арены». Ей нужно отвезти подарки от гуманитарной организации «Запад-Восток» женщине из прифронтовой Александровки.

Что было дальше — в репортаже «Ридуса».

Едем на юг города, улицы необычно пустынны, то и дело мелькают машины без номеров.

— Почти как в четырнадцатом, — комментирует Ева. — Только в то, что произошло ночью, мне до сих пор как-то не верится. — Она оборачивается ко мне и смеется.

Я захожу в кондитерскую лавку за водой. «Торты берут сегодня как сумасшедшие», — говорит продавщица. Ева созванивается с получательницей помощи. Выясняется, что женщина сейчас находится не в Александровке, она эвакуировалась подальше от фронта, в Петровский район. А детей отправила в Россию.

— Она в детском саду работает. Детский садик «Антошка».

Ищем «Антошку», сначала заворачиваем не туда. «Там не „Антошка“, там „Журавушка“. А дальше „Вишенка“ еще», — объясняет дорогу местная жительница.

Сад «Вишенка» в 2014—2015 годах серьезно пострадал, другая моя знакомая, архитектор, фиксировала эти разрушения. Но нам надо к «Антошке». Ольга выходит к воротам садика. Это невысокая полноватая женщина, про таких еще говорят «уютная». Садик в данный момент работает, но детей там нет, большинство эвакуированы.

Ева привезла ноутбук и принтер для дочек Ольги, чтобы они могли заниматься, если что, дистанционно. Выясняется, что Олины девочки были ранены в ходе войны, «у меньшей осколок до сих пор в ножке, ножка болит… дети гуляли дома, снаряд прилетел прямо в окно».

Пока записываем видео с Ольгой, слышим несколько «прилетов» по району. Передав Ольге оргтехнику, едем к автостанции Трудовские. Я хочу навестить семью, о которой писала весной и которая не выехала в эвакуацию. Мы останавливаемся перед военным постом, я прошу Еву подождать пять минут на случай, если меня не пропустят. Отхожу от машины метров на тридцать и понимаю: что-то не то.

На улице ни души, только через пустынную площадь бежит, пригибаясь, мужчина с канистрой. Из бойницы поста доносится крик военного: «В укрытие! „Град“, две минуты!» Мы с мужчиной бежим к машине, я вскакиваю на переднее сиденье — сваливаем!

Мужчина некоторое время не может открыть заднюю дверь, наконец справляется, Ева рвет с места. «Военные сказали, подогнали они на юг РСЗО или что-то подобное, сейчас будут лупить», — отдышавшись, говорит мужчина.

Навстречу идут три рейсовых автобуса. «Надо их развернуть», — говорю я.

Ева, впрочем, уже опустила стекло и бешено вертит рукой в воздухе. Автобусы разворачиваются. На остановке метрах в пятистах стоит мужчина. Мы останавливаемся, Ева командует: «Прыгайте к нам! Сейчас влупят».

Мужчина стоит и благостно улыбается, будто не соображая, что ему говорят. Наконец забирается, мы трогаем с места. Я звоню знакомым на Трудовские и предупреждаю, чтобы спрятались. Развозим наших пассажиров.

Прилета сзади не слышно; позже я узнаю, что «градами» обстреляли Еленовку, а на автостанции Трудовские был контужен гражданский.

В Горловке, которой в этот день пришлось, наверное, тяжелее всего, было по меньшей мере шестеро раненых и двое убитых.

Заезжаем к знакомым Евы в Куйбышевский район. Это скорняжная мастерская. За столом сидят двое мужчин, еще один занят работой. На столе торты, целых два, один из них — «Киевский». Работает телевизор, российский телеканал. Настроение у всех приподнятое.

Мужчины угощают нас тортом. Старший, Геннадий, в военной форме — он воевал, сейчас работает инструктором. Бывший милиционер, родом из той части Донбасса, что осталась под Украиной, поэтому пока отказывается от съемки — там родня. «Скоро уже можно будет», — улыбается Геннадий.

В свое время он подправил себе документы, скинув с десяток лет, чтобы оставили в республиканских войсках. Сейчас Геннадию хорошо за шестьдесят. По телевизору рассказывают о продвижении российских войск.

— Что вы думаете о происходящем сегодня? — спрашиваю Геннадия.

— Знаете, я все эти почти восемь лет думал о происходящем строчками из «Бородино»: «Не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки?»

Спрашиваю второго собеседника, Сергея, воевал ли он.

— Нет, не воевал, он же полуслепой! Работает на ощупь, — комментирует Геннадий.

— Да, мушку вижу, цель не вижу, — извиняющимся тоном говорит Сергей. Потом рассказывает, как в четырнадцатом из двора мастерской «…все машины улетели».

— Бахнуло, я выхожу, присматриваюсь — машин нет…

И счастливо смеется. Потом показывает мне комнату, половину которой занимают клетки с канарейками.

— Это мои русские кенара, — с любовью говорит полуслепой мастер.

Один из кенаров исполняет заливистую трель. Местные вспоминают родные поселки, оставшиеся «под Украиной», и прикидывают, как скоро смогут туда поехать, увидеть родных и близких.

— Может, даже на следующей неделе, — говорит Геннадий. Повисает пауза. Кажется, они до сих пор не могут в это поверить, несмотря на сообщения о выходе российских войск под Харьков и Мариуполь.

Мы прощаемся с Геннадием и Сергеем и едем в центр города. Созваниваемся с Александрой Михайловной — мастером участка в ЖЭКе, которая зимой 2015 года провела в украинском плену почти три недели, перенесла пытки.

— Я в бомбоубежище, — говорит женщина.

— Что это она? В центре же тихо, — недоумевает Ева. Прибываем на место, спускаемся.

— Вы боитесь, что будут и здесь стрелять? — спрашиваю Александру Михайловну.

— Не, ты что! У нас просто здесь кайбаш (бытовка. — Прим. «Ридуса»).

В убежище действительно стоят метлы, лопаты. Но и запас воды тоже есть, на случай если здесь будут укрываться люди. В одной из комнат накрыт стол, за ним сидит коллектив дворников.

— У нас обеденный перерыв, также празднуем день рождения вот этого парня, день нашей независимости, ну и сегодняшние события, — объясняет Александра Михайловна. — Стол безалкогольный!

Поздравляем всех с праздниками, от угощения отказываемся. Выходим во двор. «Сними, как у нас чисто, — с гордостью говорит Александра Михайловна. Во дворе действительно чисто. Я снимаю. Едем под аэропорт. Проезжаем пост, на котором вчера поздравляли военных, впереди маячит знак города Донецка. В машине играет песня группы «Чайф»: «А не спеши ты нас хоронить...» В этом пейзаже она звучит по-особенному. Выхожу у поворота к церкви св. Игнатия Брянчанинова, прощаюсь с Евой. Над поселком грохочет канонада. Здесь это не редкость, но сейчас кладут ближе и интенсивнее, чем обычно.

На улицах пустынно; впрочем, нескольких жителей я все же встречаю. Немолодой мужчина представляется Павлом. На вопрос, что он думает о сегодняшних событиях, с удовольствием говорит: «Я думаю, что скоро будет освобожден Киев». Дедушка, который глядит на улицу из-за своего забора, сам окликает меня: «Можете не торопиться, обстрел уже заканчивается!»

Дедушку зовут Евгений Андреевич, он призывает Сталина на головы нынешних властей. Затем философски добавляет: «Все проходит. Бывало и хуже, тоже прошло…» Евгению Андреевичу за восемьдесят, он помнит еще Великую Отечественную, так что, видимо, знает, о чем говорит. Елена, которую я встречаю на следующем перекрестке, отказывается от съемки: у нее мать под Волновахой. «Правда, я ей звонила, вроде бы наши уже на подходе», — с сомнением говорит женщина.

Годы «стояния на Угре» приучили дончан воспринимать разлуку с родней как ситуацию почти неразрешимую. Между тем обстрел возобновляется — прифронтовая чуйка Евгения Андреевича не сработала на этот раз. «Пойду-ка я, от греха, — говорит Елена. — И вы тоже уходите». Через подземный переход выхожу на привокзальную площадь. Она необычно пустынна, многие торговые точки закрыты. Транспорт тоже ходит полупустым.

По улицам носятся машины с маркировкой Z — знак идущей российской спецоперации. Когда приезжаю в центр города, звонит Ева. Сообщает, что на Киевском проспекте, по которому мы ехали полтора часа назад, только что был обстрел. Выезжаю туда. Обстрел шел по жилому дому № 63 по Киевскому проспекту и соседнему зданию Детской клинической больницы. На месте происшествия работают оперативники. Крыша больницы будто обгрызена, на тротуаре валяются стекла, битый кирпич, куски жести.

Несколько балконов на верхних этажах жилого дома вырваны вместе с частью оконных проемов. Внутри двора стоит разбитый автомобиль. Местный житель Сергей, выгуливающий ретривера Рамзеса, говорит, что «мы с четырнадцатого тут не боимся». Сообщает также, что обстрела такой интенсивности не было с четырнадцатого года. По поводу российской спецоперации говорит, что «давно это надо было сделать, зря Путин остановил тогда, под Дебальцево».

При обстреле на Киевском ранило двоих местных, как сообщают соседи. Раненых уже эвакуировали. Встречаю коллег с республиканского телеканала «Оплот» и выясняю, что в одной из пострадавших квартир, вероятно, находится мужчина. «Он инвалид, неблагополучный, дверь редко открывает», — рассказывают соседи. Республиканцы звонят в МЧС, чтобы те приехали и сломали дверь. В это время вдалеке слышен выстрел. «Это „выход“», — говорит кто-то из местных.

Все, в том числе журналисты, прячутся в подъезд. Ждем секунд десять, «прилет» грохочет в отдалении. Обычно прифронтовые не особо чешутся на далекие «выходы», но тут у всех есть опасение, что неприятель пристрелялся к точке. Когда выхожу из двора, жители дома уже деловито сметают битое стекло с асфальта и со своих балконов. Ева сказала, что прилеты были еще и ближе к посту, «где мы ехали и слушали песню». Иду на запад, минометы затихли, зато от аэропорта слышно стрелковый бой. Меня обгоняет молодой парень, приволакивающий ногу. Спрашивает, где находится дом такой-то.

В это время снова слышен «выход». Парень заворачивает за угол, я за ним. Спускаемся в полуподвальную нишу, парень дергает дверь, она закрыта. «Что за дела. Двери все должны быть открыты в такое время». Он наклоняется, группируясь, и считает секунды до прилета. Его не слышно. «Не взорвалась, — объясняет он. — Я не подлежу призыву, — добавляет он, будто извиняясь. — Два ранения, пулевое и минно-взрывное, второе в двадцатом… Мина взорвалась в десяти метрах».

Я уже и так поняла, что собеседник не понаслышке знаком с этими реалиями. «В шестнадцать лет взял автомат, — продолжает он. — Хватит уже… Дважды судьба предупредила». Он просит у меня телефон позвонить: «Хочу вывезти девушку свою из этого района, а телефон сел». Звоним девушке. Вскоре она выходит. «Юля, Юля!» — кричит парень. «Спасибо за телефон, счастливо!» — мне.

Выхожу из-за угла. Снова слышны «выходы».

Я смотрю на мост, за которым «все так выворочено — ух прям», как сказала Ева. Вспоминаю парнишку, который в шестнадцать взял автомат, в восемнадцать получил пулевое, а в двадцать два — минно-взрывное, как он стоял, согнувшись и приоткрыв рот, и считал секунды, и думаю — ну его нафиг. Достаточно на сегодня воронок. Пересекаю Киевский проспект, иду к маршрутке. Открыв интернет в спокойной обстановке, читаю, как люди из российских мегаполисов ужасаются действиям своей страны, «которая развязала войну». И даже понимая, что точечные удары российской армии не могут быть совершенно бескровными, просто не бывает такого на войне, понимаю, что хватит с меня и этого отвлеченного ужаса, этого, если угодно, «белого пальто». А еще думаю, что в следующий раз надо надеть на выезд джинсы похуже — не так жалко будет, если придется валиться в грязь.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.