Сегодня нас ждет двойное событие, значимое для российских научных и академических кругов. Истекает срок полномочий ректоров двух крупнейших вузов страны: Московского Государственного и Санкт-Петербургского Государственного Университетов.

Виктора Садовничего и Николая Кропачева ждут перевыборы — точнее, переназначение. Ведь с 2009 года, вопреки многосотлетней традиции, руководителей этих двух университетов не выбирает ученый совет вуза, а назначает своим указом президент.

Не всех устраивает, что главы университетов назначаются «сверху». Инициативная группа из МГУ — 53 студента, выпускника, преподавателя и аспиранта — уже опубликовала обращение, в котором потребовала вернуть выборы ректора вуза. Относительно СПбГУ с такой же инициативой выступила группа городских депутатов от «Справедливой России» и КПРФ. Сами преподаватели, студенты и выпускники СПбГУ пока молчат.

Но значит ли это, что они всем довольны?

Правозащитница Наталья Холмогорова специально для «Ридуса» расследовала ситуацию.

Преподавание и научные занятия редко возбуждают интерес широкой публики; вузу легче обратить на себя внимание скандалом, чем достижениями. С петербургским университетом подобное случилось в ноябре месяце, когда доцент Института Истории (бывшего истфака) СПбГУ, известный ученый и популяризатор исторической науки Олег Соколов был схвачен полицией за попыткой избавиться от трупа собственной аспирантки.

Безобразное преступление, особенно дикое от того, что произошло в научной среде, всколыхнуло социум и привлекло внимание к вузу, где развернулась трагедия.

Как обычно, общественность принялась дружно выяснять, почему не предвидели и не предотвратили. Звучали истории о безобразиях (в основном сексуальных) в стенах истфака, обвинения в адрес декана и ректора, не распознавших убийцу в трудовом коллективе. На волне хайпа слышались призывы, доходящие до абсурда: уволить все начальство Соколова, разогнать Институт Истории, а может, и весь Университет.

Как и любой хайп, эти крики скоро утихли; однако, как говорится, осадочек остался. Связываясь с преподавателями и выпускниками истфака СПбГУ, я поначалу стремилась узнать, лежит ли на университете хотя бы косвенная вина в убийстве аспирантки.

Ответ был неожиданным. Быстро стало ясно, что увлекательное расследование, полное пикантных или кровавых подробностей, мне «не светит». Преступление Соколова — из ряда вон выходящий случай: предвидеть, что талантливый, но эксцентричный преподаватель окажется душегубом, ни его коллеги, ни начальники не могли.

Предыдущие «художества» Соколова, происходившие вне стен СПбГУ и за много лет до убийства, оставались «за кадром» — и, видимо, и не могли стать известны — его руководству. Слухи о разврате и чуть ли не массовых оргиях преподавателей со студентками в стенах истфака также оказались сильно преувеличены.

Однако практически все, с кем я говорила, отмечали «нездоровую атмосферу», царящую в Университете в последние годы, и предполагали, что она могла сыграть свою роль, хотя бы в том, что у доцента «поехала крыша», а его коллеги, удрученные своими заботами и проблемами, этого не заметили.

В обстановке строгой секретности

Первое, что обратило на себя мое внимание — решительное нежелание информантов выступать открыто.

Некоторые из преподавателей СПбГУ, поначалу согласившись дать комментарий, затем отказывались; другие говорили охотно, «изливали душу», однако настаивали, чтобы я не указывала имена и подробности, позволяющие их узнать.

Под своим именем давали интервью лишь выпускники истфака, ныне работающие в других местах и ничем не связанные со своей alma mater. Причина проста: в трудовых контрактах преподавателей на видном месте стоит пункт, запрещающий давать интервью и комментарии прессе без согласования с ректоратом. Такую закрытость, более уместную в крупной бизнес-корпорации, чем в цитадели знаний, принес в СПбГУ нынешний ректор Николай Кропачев.

Возглавил вуз Кропачев в 2008 году. Многолетний декан юрфака, «элитарного» факультета СПбГУ, среди выпускников которого четверо руководителей государства (Керенский, Ленин, Путин, Медведев), через который прошла почти вся нынешняя властная элита — он считался учителем и протеже тогдашнего президента.

Выборы ректора не обошлись без борьбы: несмотря на отсутствие альтернативных кандидатов, 52 из 327 членов ученого совета проголосовали против Кропачева. Противники говорили о его несговорчивости и конфликтности, о том, что он стремится к единоличной власти и безжалостно интригует против «соперников».

«В университете бытует мнение, что Кропачев — мастер возбуждать уголовные дела против тех, с кем не согласен», — говорила в интервью «Коммерсанту» одна из его оппонентов, декан факультета журналистики Марина Шишкина. Выборы также проходили на фоне уголовного дела и обвинений прежнего руководства в растрате; оппоненты Кропачева утверждали, что его предшественница Людмила Вербицкая, «ужасно напуганная», под давлением и угрозами досрочно вышла в отставку.

Перемены преподаватели вуза ощутили сразу.

Новый ректор пришел всерьез и надолго — и начал править «железной рукой». Первым делом установил в главном здании СПбГУ систему видеонаблюдения, встречался с подчиненными только при свидетелях и с записью бесед на диктофон.

«В университете появились доносы, люди стали писать отказные письма, где отрекаются от сказанных слов или принятых решений. О демократии в университете забыли: раньше все решал ученый совет, куда входило около сотни человек, вдруг основным органом стал сенат из 20 человек, где половина — это замы Кропачева», — рассказывала Шишкина.

«К покойной Вербицкой можно было зайти, поговорить по-человечески, быть может, рассказать о каких-то своих проблемах и получить помощь. С Кропачевым это просто невозможно», — говорит сейчас один из преподавателей истфака.

В 2009 году должность ректора СПбГУ, с самого основания университета выборная, указом президента Медведева превратилась в назначаемую. По слухам, сам Кропачев добился такого упрочения власти.

Утвердившись во власти, Кропачев принялся расправляться с внутриуниверситетской «оппозицией». Весной 2009 года декан медицинского факультета Сергей Петров опубликовал коллективное обращение к президенту с жалобами на «административный произвол» нового ректора — и лишился своего поста. За Петрова вступилась Марина Шишкина — и после долгого скандала, в котором также фигурировали уголовные обвинения, была уволена «по статье» с должности декана.

Был разгромлен альтернативный профсоюз СПбГУ «Универсант» и уволен его лидер, доцент факультета журналистики Сергей Самолетов. Примеры можно множить. В течение трех лет — пока Кропачев не выдавил всех своих активных оппонентов — в университете не утихали склоки, а ученые и преподаватели не вылезали из судов.

Но кадровая политика — не главное, и с «твердой рукой» можно смириться, если она идет на пользу делу.

Что же изменилось с приходом нынешнего ректора для рядовых преподавателей и студентов?

Полное новаторство

Первое, что отмечают все собеседники: с приходом Кропачева началось разрушение университетских традиций, прежде всего в сфере автономии факультетов.

Второе: ректор ведет политику «оптимизации» и максимальной экономии на преподавателях.

«Кропачев сделал все, чтобы лишить факультеты и кафедры самостоятельности в финансово-хозяйственных вопросах, — рассказывает С., выпускник истфака и преподаватель одного из гуманитарных факультетов СПбГУ. — Все вопросы распоряжения финансами, ремонта, международного обмена, платы за обучение и прочих практических задач теперь решает не факультет, а специальные кропачевские службы, которые, как правило, состоят из юристов, плохо понимающих специфику образовательного процесса как такового. Отсюда чрезмерная бюрократизация: любое начинание, любое самое незначительное мероприятие теперь нуждается в огромном количестве согласований».

Другой эффективный механизм контроля сотрудников — оплата труда. Очень маленькие, чуть выше МРОТ, зарплаты плюс ежемесячные премии, составляющие основную часть оклада. Например, зарплата, о словам собеседника «Ридуса», может составлять 7 тысяч рублей, а премия — 30 тысяч. Премия каждый месяц утверждается заново: выдать ее или не выдать — зависит от воли начальства.

«Еще один метод управления коллективом — трудовые контракты, которые теперь заключаются на 1−2 года, — добавляет еще один преподаватель, К., после аспирантуры оставшийся работать на истфаке. — Контракт запросто могут не продлить».

Был случай массового увольнения преподавателей, которых затем пригласили вести все те же лекции и семинары сдельно — то есть сильно на них сэкономили. Все это создает атмосферу нервозности, даже запуганности: никто не уверен в своем будущем. Какая уж тут плодотворная научная работа! Увольнения «неудобных» и «несогласных», вместе с тем, что многие недовольные уходят сами, привели к текучке кадров и нехватке специалистов. Например, печально известный Соколов был на истфаке единственным франкофоном — преподавателем, свободно говорящим и пишущим по-французски. Теперь он за решеткой — и людей, способных свободно общаться с франкоязычными коллегами, у нас не осталось, — рассказывает собеседник «Ридуса».

Бывают ситуации и хуже: не так давно вынужден был уйти на пенсию Алексей Егоров, ведущий в России исследователь Древнего Рима — и теперь специалистов по Риму на кафедре античности просто нет.

«Традиции широкой автономии факультетов сохранялись в СПбГУ, как ни удивительно, даже в сталинские годы, — рассказывает Максим Жих, выпускник истфака, заместитель редактора журнала „Исторический формат“. — Но при Кропачеве все рухнуло. Большинство факультетов он преобразовал в „институты“: например, исторический факультет стал Институтом Истории. По сути ничего не изменилось: однако факультет, ставший „институтом“, возглавляет уже не выбранный ученым советом декан, а назначенный директор».

Директором истфака стал Абдулла Даудов, специализирующийся на изучении Чечни ХХ века.

По словам моих собеседников, «человек спокойный, не злой, но берет под козырек в ответ на все, даже самые вздорные распоряжения ректора». А странных и даже возмутительных распоряжений хватает.

Тотальная оптимизация

Одной из первых «структурных» реформ новой университетской власти стало упразднение в СПбГУ вечернего и заочного отделений, а также второго высшего образования.

Так люди, работающие полный рабочий день, и жители других городов потеряли доступ к уникальным университетским учебным программам. Свое решение ректор объяснял тем, что, мол, эти формы обучения — наследие прошлого, что «мы готовим элиту, а элиту на вечернем отделении не выучишь».

Но, возможно, основной мотив был проще и приземленнее: экономия.

«Финансирование МГУ и СПбГУ отныне не связано напрямую с количеством обучающихся студентов, это отдельная строка в государственном бюджете! — комментировал это решение по горячим следам преподаватель кафедры психологии СПбГУ Владимир Волохонский. — В пределе можно вообще никого не учить, просто получать из бюджета деньги и делить их между собой! Особенно удачно такая идея смотрится в контексте того, что в некоторых международных рейтингах вузов большую роль играет отношение количества преподавателей к количеству студентов. В общем, мы теперь будем меньше работать за те же деньги, не правда ли, чудесная перспектива?»

Вот только денег преподаватели не увидели: лишившись дополнительных часов на вечернем и заочном отделениях, они, соответственно, сильно потеряли и в зарплатах.

Следом за вечерним и заочным отделениями отправился институт соискательства: упрощенный путь защиты диссертации, нечто вроде заочной аспирантуры.

В 2012—2013 году настал черед оптимизации отдельных факультетов. Их Кропачев начал сливать: например, геологический и географический факультет превратились в единый Институт наук о Земле. Слияния сопровождались сокращением преподавательского состава.

Угроза нависла и над истфаком: его ректор решил слить с философским факультетом. Декан Даудов поддержал это решение, ученые советы обоих факультетов послушно проголосовали «за» — но тут неожиданно возмутились студенты.

Появилась группа «ВКонтакте» под названием «Мы против слияния факультетов СПбГУ», в которую вступили около 1400 человек, петиция на Change.org, начались одиночные пикеты. К протестам подключились и несколько известных преподавателей. В результате руководство отказалось от этой идеи, ограничившись преобразованием истфака в Институт Истории.

Последняя «оптимизирующая» инициатива Кропачева поразила университет этим летом; на этот раз оптимизация касалась отдельных учебных курсов.

В апреле 2019 года первая проректор СПбГУ Марина Лаврикова подписала приказ, согласно которому, для открытия спецкурса по выбору требуется не менее 10 записавшихся на него студентов. Приказ, как писала «Новая газета», не обсуждался ни с учебно-методическими комиссиями, ни со студсоветом, что было объяснено его «техническим характером». И студенты, и преподаватели пришли в ужас.

Дело в том, что это «техническое решение» уничтожало множество узкоспециальных дисциплин, областей, которые всегда изучают лишь несколько человек — но именно эти люди становятся ключевыми, незаменимыми специалистами.

«Например, древнеримская палеография — очень специфический предмет, — поясняет Максим Жих, — который вряд ли увлечет многих. И толпа специалистов по древнеримским надписям стране не требуется, достаточно одного-двух. Но эти один или двое незаменимы: без людей, умеющих читать оригинальные тексты, рухнет вся наука о Древнем Риме. Без узких спецкурсов Санкт-Петербургский университет утратит свою уникальность, превратится в рядовой педвуз, где учат „понемногу обо всем“, не давая глубоких знаний ни в одной сфере».

«Видимо, дело в том, что Кропачев — не ученый в строгом смысле слова, — добавляет С. — Он юрист, человек с формальным мышлением, и особенности научной работы ему не вполне понятны. Уникальность, индивидуальный подход, роль личности — все это ему чуждо, и спецкурс, на который ходят 3−4 человека, кажется ему бессмысленным разбазариванием времени и средств».

Так или иначе, новый приказ бил по всем будущим специалистам, от историков до химиков и геологов. Снова восстали и студенты, и преподаватели; против реформы было собрано 3300 подписей. Они добились своего: уничтожение спецкурсов приостановлено. Но надолго ли?

Разговоры с преподавателями и выпускниками истфака СПбГУ длились долго и были эмоциональными. Мои собеседники поминали недобрым словом «наукометрию» — бич современной системы образования, формальную оценку эффективности ученого по количеству и цитируемости публикаций, которая в Институте Истории СПбГУ приобрела карикатурные формы.

Заслуженные преподаватели, ведущие специалисты в своих областях вынуждены уходить или пускаться на разные ухищрения, поскольку предпочитают писать книги, а не статьи, или исследуют непопулярные, малоцитируемые темы.

Говорили и об активном внедрении «болонской системы», сомнения в целесообразности которой сейчас звучат на самом высоком уровне.

Однако, чтобы рассказать обо всех проблемах СПбГУ, потребовалась бы статья впятеро длиннее этой.

«Основные результаты „реформ“ Кропачева — бюрократизация, текучка кадров, нездоровая, давящая атмосфера, — подытоживает С. — И в конечном счете — разрушение сложившихся научных традиций. Прославленные ученые, главы научных школ уходят, не имея сил участвовать в гонке за публикациями. Их ученики также не остаются в СПбГУ. На их место приходят посторонние, порой случайные люди».

«Те „безобразия“ на факультете, о которых кричали СМИ в связи с делом Соколова — сексистские шутки и замечания, приставание профессоров к студенткам — совсем не главная проблема, — добавляет К. — В сущности, это пена. Такими выходками отличаются всего несколько преподавателей, и прекратить это очень легко: достаточно декану вызвать их к себе и ясно дать понять, что неэтичное поведение на факультете нетерпимо».

Но университет штормит, все мы живем от реформы до реформы, опасаясь в любой момент потерять большую часть заработка или быть уволенным — и на такие «мелочи» никто не обращает внимания. Как не обращали внимания и на эксцентричное поведение и неуравновешенность Соколова, пока это не закончилось трагедией, — говорит собеседник «Ридуса».

«Безумные требования всех уволить и разогнать, которые в связи с Соколовым звучали в прессе и в телепередачах — конечно, чушь, — говорит Максим Жих. — Но чушь неприятная, пожалуй, даже опасная. В искаженном зеркале желтой прессы университет предстает каким-то сомнительным заведением, польза от которого непонятна, а вред очевиден».

Между тем СПбГУ — уникальный вуз. Старейший университет России, наряду с МГУ он — один из двух учебных заведений нашей страны, способных готовить ученых, как теоретиков, так и практиков, в любой научной сфере и по всем специализациям.

«На каждом нашем факультете — огромное количество кафедр, в том числе и выпускающих специалистов очень узкого профиля, — отмечает Жих. — Фактически нет такой специализации, которой нельзя было бы овладеть в стенах СПбГУ».

Исторический факультет СПбГУ — это, прежде всего, научные школы, существующие десятилетиями, даже столетиями. Например, наша школа историков России ведет свой отсчет с конца XIX века — с Николая Константиновича Бестужева-Рюмина. Пока сохраняется наука высокого уровня, пока сохраняются ученые, способные на фундаментальное осмысление общественных процессов — остается и надежда на восстановление нашей страны. Если сама возможность такого фундаментального осмысления на основе глубоких исторических знаний будет утрачена — мы скатимся в третий мир. И то, что происходит с СПбГУ сейчас, очень опасно, — резюмирут историк.

Внешне университет живет и развивается, отчетность блестящая, все формальные показатели в норме. Однако бесконечные административные перетряски, оптимизации, сокращения, втискивание творческого труда ученых-гуманитариев в формальные критерии, забота о «финансово-хозяйственных вопросах» в ущерб учебному и научному процессу — все это медленно, по словам собеседников «Ридуса», убивает «душу» вуза.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.