Донецк, утро четверга. Мы встречаемся с соцработником, волонтером и, что уж, моей донецкой подругой Евой около места ее работы. Сегодня она едет к мобилизованным в феврале бойцам на места их службы, чтобы передать посылки от родных и кое-какую помощь от себя. Я немного опоздала, поскольку долго не могла вызвать такси: таксисты тоже мобилизованы, работают пенсионеры и женщины.

О том, как чувствуют себя бойцы на передовой, что пережили беженцы, и как их принимают в Донецке — в репортаже собкора «Ридуса».

Гуманитарная помощь фронту

— Надо было раньше выезжать! — строго замечает мне подруга. — Небось под душем долго плескалась? Я вот уже вторую неделю не могу толком помыться, у нас воды нет, и ничего, не умерла, — выговаривает Ева. Она живет на опасной окраине, где с водоснабжением начались перебои уже в первые дни спецоперации.

Мы грузим в машину пакеты от родных с записками — имена бойцов и названия позиций, где они стоят.

— Ты, получается, полевой почтой теперь работаешь? — говорю я.

— Получается, так.

В машине, куда мы грузим посылки от родственников, уже лежат пакеты с носками, перчатками и расходниками, которые Ева приобрела сама на общие нужды бойцов. Она помогает различным подразделениям уже восьмой год — на фронте всегда есть необходимость в теплых вещах, фонариках-батарейках и какой-то прибавке к пайку.

Я выражаю желание тоже поучаствовать в помощи. «Купи им батончиков каких-то, печенья… хлопцы будут рады». Пока ждем подвоза еще одной посылки, иду за печеньем.

Выезжаем на юг. В машине Ева делится недавними впечатлениями: «Позавчера горячий был денёк… Выехали с барышней одной, женой бойца, под Марьинку (населенный пункт к югу от Донецка, за который сейчас идут бои. — прим. „Ридус“). На Трудовских как начали нас крыть — эти фигачат, наши фигачат в ответ, пыль столбом, мы выскочили из машины и залегли в посадке… Звонят с позиции, куда мы ехали, я беру трубку, боец мне: „Ты где?!“ Ну, в трубке слышна канонада эта, он: „Понял, занята…“».

Лежали, говорит, так в посадке часа полтора, до позиции этой так и не добрались, потому что мне позвонили, что надо забрать раненых под Докучаевском.

«Ну, я туда, высадила эту барышню на окраине города, сама поехала, подхватила медсестру, и с ней мы забрали четверых, — продолжает Ева. — Один легкий, с обморожениями — руки и ноги все черные. Остальные побиты кто куда. Как подъехали к больнице, смотрю рентген одного пацана, там на первой странице осколок в легком, переворачиваю ее — а на второй пиписка! Красивая такая мужская пиписка, все как положено. Я ему: „Тебя что, туда?“ Он: „Нет, в бедре осколок“. А я как увидела это хозяйство, так и начала ржать, несколько так истерически, остановиться не могу. Представь — в машине хлопцы все в крови, сестра эта с автоматом, а я ржу. Девочки-медички у больницы говорят: „Что с вами? Вам успокоительное дать или, может, сразу укольчик?“ Ну, я им пиписку эту показываю, они тоже давай смеяться».

«Раненых выгрузили, потом вижу, везут уже этого парня, с пипиской, на каталке, и он мне показывает рукой: типа все ок, небольшая, мол, от осколка дырочка, — завершает Ева историю. — А я вспоминаю рентген этот — и снова ржать».

Мы проносимся мимо Докучаевска и едем к линии соприкосновения, которая в последние недели постепенно отодвигается на запад. Пейзаж вокруг стремительно теряет приметы жилой местности — здания разбиты, деревья покорежены, дорога усыпана осколками, на обочинах — остовы сгоревших машин, какие-то бочки, на кое-где уцелевшем асфальте — следы тяжелой боевой техники. Пейзаж этот снимать нельзя, чтобы ненароком не демаскировать позиции.

В Донецке этим утром было тихо, сейчас канонада становится все громче. Мы едем будто на эти звуки.

«Знаешь, я вот умом понимаю, что сейчас надо будет много сил бросить на помощь мирным с освобожденных территорий. У нас службы уже активно работают по этому направлению — налаживается там связь, медпомощь, завозится гуманитарка… Но настоящего сочувствия к этим людям в себе найти я не могу. Я сочувствую нашим мирным, сочувствую пацанам нашим военным, а к людям, смирившимся с Украиной и восемь лет жившим спокойно, пока нас гасили, сочувствия испытать не могу. Это плохо, наверное, но это правда», — задумчиво говорит Ева.

«Обстановка сложная»

Останавливаемся неподалеку от первого фронтового адреса. Строго говоря, это не сам фронт — на первую линию мобилизованных стараются не отправлять, люди несут службу в охранении, на блокпостах. К машине выходят несколько бойцов, забирают свои посылки, Ева раздает им теплые носки, выгружает одеяло, какую-то снедь.

Я спрашиваю высокого бородатого парня с явно гражданским, «комнатным» цветом лица, чем он занимался до мобилизации.

— Я программист, — сообщает он.

— Вас призвали, или доброволец?

— Как объявили мобилизацию, сам в военкомат пошел… Но это все равно считается, что «мобилизовали».

Спрашиваю, какие у людей здесь бытовые условия.

— Окопы, сами понимаете… Но электричество и уголь есть, уже хорошо.

Двое других бойцов соглашаются сказать пару слов на камеру, благодарят Еву за помощь и просят у меня номер телефона. Я пишу на салфетке телефон. Выезжая с позиции, подбрасываем их до перекрестка, по дороге попадается стая бродячих собак.

— Не отстреливаете? — спрашивает Ева.

— Ты что, это звоночки наши… — отвечают бойцы.

Сторожиться есть от кого: с начала спецоперации известны случаи захода украинских ДРГ даже на те относительно безопасные позиции, где стоят мобилизованные. Прощаясь, один из военных снова благодарит Еву и целует ей руку. «Давно мне грязных рук не целовали», — смеется она.

Следующий адрес ближе к линии фронта. Мы едем туда в молчании, Ева слушает окрестности на случай обстрела.

На посту нас встречают двое бойцов с автоматами, вскоре из дырки в стене появляются еще несколько. За укреплениями на импровизированной скамье стоит «тапик» — полевой телефон, лежат инструменты. В обрезанной бочке горят доски.

Март в Донбассе выдался холодным, бойцы на посту греются у бочки. Выгружаемся и здесь, военные сразу распатронивают пакет с шоколадными батончиками и начинают хрумкать, не снимая оружия. Выглядит это комично и трогательно. Самый разговорчивый возрастной боец представляется Дедом, он уже воевал в 2015—2017 годах, в том числе под Дебальцево, и сообщает, что «как только заслышал звук трубы, так сразу и…».

— А что дома?.. — рассуждает он. — Дома надо чинить забор, сад чистить… не, я лучше уж здесь.

Остальные поднимают Деда на смех и обещают найти ему занятие, чтоб фронтовая жизнь медом не казалась. Насчет меда ирония, конечно: недавно на этой позиции тяжело контузило одного из бойцов, увезли в больницу без сознания.

Нас угощают сладким чаем из железных кружек. Доски в бочке почти догорели, Ева вызывается поколоть «дрова», хватает топор. Бьет по доске, та не колется. «Топор у вас тупой», — сердится она.

— А потом напишут — «сепары» взяли в плен женщину и заставили колоть дрова…

— А вы жалобу на нас напишите: у «сепаров», мол, топор тупой…

Поток остроумия прерывает треск «тапика». Старший берет трубку, называет позицию и коротко докладывает: «Без происшествий».

Канонада гудит, то приближаясь, то отдаляясь.

Уезжаем и направляемся к расположению части — еще одна посылка туда. Передаем пакет у ворот. Рядом стоит высокий военный с заклеенным глазом, автомат висит на плече привычно и даже как-то… ловко, полная разгрузка боекомплекта. Передо мной явно не недавний резервист.

— Вы из «Девятки» приехали? — спрашивает он. «Девятка» — это девятый полк НМ ДНР, воюющий на юге республики.

— Нет, я из Петербурга через Севастополь. А вы откуда?

— Я сегодня утром из-под Мариуполя, вышел по ранению.

 — Глаз цел?

— Да, переносица приняла, зашили. Завтра в республиканскую травму.

— «Давно воюете?

— Восьмой год.

— Как обстановка под Мариуполем?

— Сложная, — коротко отвечает он. Больше по тону, чем по смыслу, реплики я понимаю, что действительно сложная.

Спрашиваю еще, откуда сам. Выясняется, что как раз из Марика, как называют в Донбассе Мариуполь. Там сейчас его родители, не видел их восемь лет, связи с ними сейчас нет.

— Мне сообщали, что вчера вечером вышла колонна гражданских оттуда, — говорю я. Это чистая правда, но я говорю ее скорее в попытке подбодрить человека, нежели донести до него информацию. Он молчит, и я вижу, что подбодрить не получилось. Я достаю сигареты, боец прикуривает мне, затем себе.

— Хотите пачку сигарет? У меня есть еще, — говорю я. Мне хочется угостить чем-то этого сурового парня, которого ранило у порога собственного дома, куда он шел восемь лет.

Спасибо, у меня есть, — отвечает он.

«Мы хотим в Россию»

У ворот части тормозят две машины. У первой на зеркале заднего вида привязана белая тряпочка, у второй на лобовом стекле наклеен лист бумаги с надписью «Дети». Стекло первой машины опускается, выглядывает женщина с измученным лицом и покрасневшими веками: «Скажите, как нам проехать на Донецк? Мы беженцы, вчера вырвались из Мариуполя…»

Мы с Евой и высоким бойцом подходим к машинам.

— Мы десять дней сидели в подвале… Хотим выехать в Ростов… И еще у нас нет рублей, только гривны, не знаете, где поменять? — говорит женщина.

— Рады видеть вас у нас. Сейчас я все выясню, — отвечает Ева.

Я прошу женщину рассказать, что происходит в Мариуполе.

«Я вам расскажу, только без камеры, пожалуйста… Мы боимся. Мы десять дней сидели в подвале, света нет, отопления нет, воды нет… Спускались к воде под обстрелами… Магазины в городе сначала разграбили, потом начали жечь. «Азовцы» (члены украинского нацбатальона «Азов», стоящего в Мариуполе и известного своей жестокостью — прим. «Ридус») нам говорили: «Что, восемь лет ждали своего Путина? Вот и дождались!» Мы с левого берега (реки Кальмиус, которая в Мариуполе впадает в Азовское море и делит город на две неравные части — прим. «Ридус»), он под контролем ДНР уже в основном, потому и удалось выехать. С правого берега, из центра города — оттуда людям выехать практически нереально», — говорит беженка.

По лицу высокого бойца пробегает тень.

Я закуриваю. «Вы курите? — спрашивает женщина. — У вас можно попросить сигарет?» Я даю женщине пачку, от которой отказался боец. Из первой машины гавкает маленькая собачка, из второй доносится плач ребенка и высовывает нос лабрадор.

Ева возвращается, кому-то позвонив. «Вам нужно сейчас проехать на регистрацию, после этого вам окажут помощь», — говорит она. «Мы хотим в Россию, в Ростов», — говорит женщина из первой машины. «Без регистрации вас не пропустят через границу, — сообщает Ева. — Мы сопроводим вас к месту регистрации, следуйте за нашей машиной».

Садимся в машину. «Их надо не только зарегистрировать, но и проверить», — говорит Ева. Она наметанным глазом уже сосчитала, что в обеих машинах беженцев есть несколько мужчин призывного возраста. Уже бывали случаи, когда под видом беженцев, переодевшись в гражданское, из Мариуполя пытались выехать участники украинских вооруженных формирований.

Мы выезжаем из Докучаевска, у меня звонит телефон. Это тот боец с позиции, которому я записывала номер на салфетке. «Как вы, уехали? Сопровождаете колонну?» Новости здесь разносятся моментально. «Ну, не колонну, пара машин с беженцами», — говорю я.

Официальные заявления

«Жителям освобожденных населенных пунктов, перечисленных в Указе Главы ДНР № 45 от 3 марта 2022 года (с изменениями и дополнениями), будут выплачиваться все виды государственной социальной помощи, предусмотренные на территории Донецкой Народной Республики, в размерах, предусмотренных действующим законодательством. На данный момент в Республике выплачивается 14 видов социальных пособий. Для оформления выплат необходимо обращаться в управление труда и социальной защиты населения по месту фактического проживания», — так прокомментировали «Ридусу» порядок своей работы в Министерстве труда и социальной политики ДНР.

На вопрос о мерах по оказанию помощи людям с территорий, переходящих под контроль ДНР в МЧС ДНР «Ридусу» сообщили, что «жители деоккупированных населенных пунктов обеспечиваются гуманитарной помощью в виде продуктовых, гигиенических и детских наборов, бутилированной воды, которые доставляются в составе колон МЧС ДНР».

«Всего выдано около 30 тысяч наборов. Жители населенных пунктов, ранее временно находившихся под контролем Украины, обеспечиваются жизненно необходимыми и важнейшими лекарственными препаратами. Кроме того, сотрудниками МЧС проводится медицинская эвакуация тяжелобольных маломобильных граждан в медицинские учреждения», — заявили в МЧС республики.

«Люди мертвых хоронят у подъездов»

Ева рулит и одновременно вызванивает уполномоченного по ЧС — где именно регистрировать беженцев, знакомых из Центрального республиканского банка — где им поменять гривны на рубли, секретаря уполномоченного по правам человека…

— Что, проснулось у тебя сочувствие к мирным с освобождаемых территорий? — спрашиваю я, когда она кладет трубку.

Ева будто прислушивается к себе.

— Нет, пока не проснулось. Я помогаю, я буду все делать, но сочувствия пока нет. Возможно, позже.

Про себя я думаю, что у людей, долгое время проживших фактически на войне, неизбежно формируется своего рода система опознавания «свой — чужой». Чужие представляют угрозу, своим сопереживают и оказывают всяческую поддержку. И для того, чтобы психологически включить в круг «своих» кого-то нового, необходимо некоторое время.

Мы останавливаемся на заправке. Еве должны перезвонить по месту регистрации, также она хочет заправить людям машину. Беженцы высыпают из автомобилей. Во второй машине шесть человек, включая маленького ребенка.

Глава второй семьи — немолодой мужчина с белыми кругами вокруг глаз.

— Что у них всех с глазами? — думаю я про себя, и не замечаю, что вопрос уже вырвался вслух.

— Витилиго, — говорит мужчина. — У меня диабет.

Я прошу его рассказать мне под запись об обстановке в Мариуполе. Убеждаю, что бояться им уже нечего. «Если, конечно, вы не из «Азова»», — думаю про себя, но эту реплику уже не произношу. Впрочем, на боевика мужчина не похож.

— Меня зовут Александр. Мы жили в Мариуполе, на левом берегу. Нас в семье девять человек — у меня два сына, два внука, две невестки, супруга, сестра и я. Мы с Восточного (окраинный район Мариуполя на левом берегу Кальмиуса. — Прим. «Ридуса»), частный сектор, шесть дней смогли продержаться… Потом поехали ближе к центру города, там находились еще… Без света, без газа, маленькие дети… Мы сели в одну машину, еще три человека из нашей семьи попросились в другую, в одну все не поместились просто. Мама моя, семьдесят два года, живет в центре, ее мне вывезти не удалось.

Лицо мужчины сводит, будто от приступа зубной боли.

— Как ведут себя украинские военные в Мариуполе?

— Трудно сказать… мы с ними не сталкивались. С нашей точки зрения, мирного населения, все выглядит так: ты выходишь на улицу, и отовсюду идет обстрел.

— На улицах лежат трупы, — дополняет мужчину супруга. — Если бы хоть день там оставались, нас бы тоже накрыло… — Мужчина. — Воду носили в баклажках с родника, под обстрелом.

— Люди мертвых хоронят у подъездов. — Женщина.

— Люди стояли в магазин, единственный, что работал в округе, полицейские подошли, стали разгонять, сказали — будет обстрел. Люди не уходили, начался обстрел, тридцать трупов… Еще странно, откуда наши полицейские знали, что по этому магазину будут стрелять. — Взрослый сын пары с маленьким ребенком на руках.

Молодого человека зовут Анатолий, его сынишку — Артем. У маленького Артемки изжелта-бледное, серьезное личико. Анатолий работал на заводе «Азовсталь», где сейчас закрепились украинские вооруженные формирования. Говорит, что по заводу стреляли с самолетов и после боевых действий от него «мало что останется». Он интересуется у Евы, как в Донецке с работой. Эта семья не собирается в Ростов, у них родня в донецком районе Текстильщик.

Женщину в другой машине зовут Марина, она выехала с гражданским мужем, взрослым сыном, собачкой Лордом и тремя кошками. С семьей Александра они познакомились в Мангуше, где остановились переночевать. Марина постепенно отходит от шока: «Чувствуется, что мы уже в цивилизации… Но хотим в Ростов, где нет войны. Одна кошка у нас даже с российским паспортом! Она как раз ростовчанка, родилась там», — говорит женщина. Муж Марины утверждает, что в Ростов они на время, оставаться там не собираются: «Кто-то должен будет восстанавливать наш Мариуполь. Мы и будем».

Лабрадор Челси из второй машины пытается познакомиться с собачкой Лордом из первой. Лорд заливается возмущенным лаем. На лицах их хозяев наконец появляются улыбки.

Мы едем к месту регистрации беженцев в РУВД Ленинского района Донецка. Туда уже позвонили, их примут быстро. Проходим в помещение, девушка-офицер сообщает коллеге: «Так, у нас еще две машины из Мариуполя». Ева дает людям свой номер: «Если будут вопросы по обустройству после прохождения регистрации, обращайтесь».

Беженцев запускают в холл, мы с Евой спрашиваем у девушек, где туалет. В туалете курят два сотрудника с автоматами.

— Мальчики, можно нам посетить ваши удобства? — спрашивает Ева.

— Заходите, девочки. У военнослужащих, как известно, нет пола, — гостеприимно отвечает один. И все-таки ребята выходят. В туалете нет воды.

— А что с водой у вас? — спрашиваю я в спину шутнику.

— Во всем городе воды нет. Обстреляли опять насосную станцию хулиганы какие-то.

Я понимаю, что плескаться по утрам в душе у меня какое-то время не получится.

К вечеру 17 марта был произведен ремонт и водоснабжение центральных районов Донецка было восстановлено. Утром 18-го в результате обстрела донецкого района Текстильщик погибли четверо гражданских, женщины. Я вспомнила семью Александра, которая вырвалась из Мариуполя, где «отовсюду идет обстрел», к родственникам на этот самый Текстильщик — но и там тоже гуляет слепая смерть. И меня в который раз посетила мысль о жестоком парадоксе войны: люди мирные и непричастные находятся в стихии войны едва ли не в большей опасности, нежели те, кто делает сознательный выбор и идет ей навстречу, будь то военные, гуманитарщики, даже журналисты.

Это как плавать в шторм: если повернешься спиной к волне, она практически неминуемо захлестнет тебя или шмякнет о камни. Сейчас кровавые волны захлестнули не только Донбасс, но и области восточной и центральной Украины.

Проклинать шторм или уговаривать его прекратиться — занятие довольно бессмысленное; максимум, что может сделать тот, кто умеет плавать, — это протянуть руку человеку, который борется с волнами рядом с тобой.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.