Помню, что был совсем беззаботный и несерьезный: ничего не парило, все было впереди, и неведомые тогда беды и тягости, которые, как казалось будет так здорово и интересно преодолевать, и великие открытия и достижения, которых должно быть куда больше, чем падений.

Надо сказать, я и сейчас то не особенно остепенился и не стал, к огорчению мамы, серьезным. Могу, например, в магазине замяукать кошкой, чтобы все бегали и искали несчастное животное. Или по ржавой лестнице залезть на полуразрушенную водонапорную башню, чтобы посмотреть — а как там все устроено. Или просто — с моста в реку плевать.

Вот и представьте тогда, какой я был в юности. Абсолютно несерьезный. При этом достаточно крепкий, если не сказать даже толстоватый, с бородкой, очки носил профессорские, а вот в голове ветер гулял, как в голубятне.

А вот с девушками у меня тогда не особенно получалось. Это, увы, не значит, что сейчас все наладилось, скорее наоборот, просто от этого тосковать начал как соловей без неба, а тогда еще ерепенился. Эх! Девушки-то любят тех, кто посерьезнее, а я, как мы это уже выяснили, на такого не походил.

Хотя — был вроде не совсем дурачок, компанейский, даже стихи писал и рассказы. Писал, писал и в один прекрасный день дописался до того, что мои рассказики оценили великие критики и меня пригласили на форум молодых писателей в Переделкино, от союза писателей Москвы.

Странно, вроде много времени прошло, а как будто это было не только вчера, а даже сегодня.

Рюкзак я сам собирал. У меня был большой, 100 литровый, профессиональный туристский, с нашивками от походов — поверх него гитара примотана, как станковый пулемет.

Кроем этого я зачем-то надел старый камуфляж с нашивками волжского казачьего войска. Папа презентовал полковничью каракулевую папаху, которая еле помещалась на затылке, так что вид у меня был абсурдный, до сих пор не могу понять, зачем надо было так вырядиться.

Но когда я вошел в актовый зал дома писателей в Переделкино, никто пальцем у виска не крутил, а если и ахнул, то скорее от восторга. Получилось что-то вроде входа Буратино в кукольный театр Карабаса Барабаса. Вся прочая писательская братия была одета кто во что горазд: кто в растянутый черный свитер на пять размеров больше, кто в дурацкую бабью кофту, кто в балахон «Металлика», а кто в костюм с галстуком, в котором дедушка на выпускной ходил. Так что я в своей казачьей амуниции моментально произвел фурор, как и ожидалось.

Я сразу представился: народный сказитель из Пензы, и мол у нас все так одеваются, кто не казак — тот сказочник, или гусляр или ложечник.

Не прошло и пяти минут, как мы со всеми передружились. У меня с собой была такая дермантиновая штука, органайзер, маленькая сумочка, вроде барсетки, в которую был вставлен блокнот, линейка и прочая ерунда. Мама подарила. Ну и я в этот блокнот записал телефоны, адреса и электронки новых товарищей. Получилось сорок человек! И все — из разных городов, и все — начинающие писатели.

Ну так и начался наш форум под руководством маститых художников слова. Сперва были лекции, потом мастер-классы, на которых мы разбирали тексты друг друга. Читали, советовали, обсуждали. Многие тексты, если их хорошо оценивали, брали для публикации в так называемые толстые журналы, которые никто не читал. Семинары делились по категориям: «проза», в котором был я, «поэзия», «критика» и «драматургия».

Так, вот, семинар драматургии вел какой-то знаменитый сценарист, и было в нем всего слушателей — но каких! Драматургов из калашного ряда! Тогда этот жанр казался не просто непонятным, но и недоступным. Мир театра и кино был в сто тысяч световых лет дальше, чем Москва. И если до столицы как-то удалось докатить, то до киносценариев никогда не добраться.

Были счастливчики которые каким-то невероятным образом пролезли в рекламные агентства, писали сценарии для роликов или даже для фильмов, но я даже их в глаза никогда не видел. Писатели-поэты — да, они и в Пензе у нас водились, такие же как и эти в таких же свитерах и школьных костюмчиках. А сценаристов у нас не было. Да и быть не могло.

И вот там, на этом семинаре я и увидел слушательницу — сценаристку. Если преподаватель был просто небожителем, но хотя бы человечным (мне доводилось бывать на выступлениях всяких великих людей, и я мог даже с ними разговаривать почти на равных), то ее даже богиней сложно было назвать. Богиня — это непонятное слово, настоящих богинь никто в глаза не видел, а статуи слишком каменные, ты восхищаешься не женской красотой, а талантом скульптора. Ангел? То же самое.

Вот, даже сейчас я растерялся, вроде бы умею рифмоплетсвовать, а не выходит пары слов связать. Потому что красота была настоящая. Ошарашивающая. И не модельная (моделей мне тоже довелось видеть во всяких там журнальчиках), а величественная, пригвождающая тебя к воздуху. Такие женщины не должны находится в домах писателей, их место — на королевском троне или в раззолоченных носилках, и чтобы осмелившемуся бросить на них взгляд сразу рубили тупую башку.

Ну, а уж если инопланетный корабль таких нечеловечески прекрасных существ и занесло в Переделкино — то только на семинар драматургии. Чтобы обсуждать с создателем какой-нибудь киноэпопеи свой артхаусный фестивальный сценарий, попивая ароматный кофе, пока мы, поэты и прозаики, давились дешевым пивом, смакуя свои сюжеты про панков и алкоголиков (кеми в большинстве сами и являлись).

Кто-то еще и бросил:

 — Она уже два фестиваля со своими фильмами взяла. Ну ясно почему — она же — кхе-кхе — ученица Алексея Штеймана! Старого козла! Ну понятно кхе-кхе — чему и как он он ее там учит! И понятно почему она выигрывает — он же председатель жюри на всех этих фестах — ха-ха! И понятно откуда у нее столько бабок, там только за третье место приз под миллион!

А миллион по тем деньгам было… ну не знаю, как годовой бюджет Пензенской области. Нам то не то что гонораров не платили, существовала даже обратная ситуация, отраженная в пословице «молодой писатель — это тот кто издается за свой счет, а пьет — за чужой».

И еще она была коренной москвичкой и в Лите, то есть в Литинституте училась, а это для всех для нас, выпускников Сельхоз-навоза или Заборостроительного казалось вообще нереальным. Великие писатели учили писать пять лет, представляете? А нас кто учил? Улица родная? Ну вот и понятно, чему научила.

И всем нашим эта сценаристочка разумеется, не понравилась — по той же самой причине. Девчонки ей обзавидовались, а парни, струсили, почувствовав свое собственное ничтожество.

А вот я… в общем, не знаю влюбился в нее или нет. Наверное — нет, потому что в те годы был очень сознательный и не стал бы прыгать выше головы. Да и она на меня пожалуй, никогда бы не обратила внимания. Ну так, знаете, как идешь по улице, и когда никого нет — пинаешь ледышку. Пинаешь, пинаешь, скачешь на одной ножке, а тут глядь — на дороге стоит роскошная машина, и из окошка твоя ровесница — смотрит на тебя с этаким брезгливым интересом.

Или еще пример, вы в пустом магазине нашли дурацкую шляпу, нахлобучили — и кривляетесь перед зеркалом, а сзади покашливание. Вы оборачиваетесь — а там девушка держит в руках коктейльное платье на вешалке, и нахмурив брови, пытается вас не замечать.

Что делать? Понурить голову и поплестись восвояси? Или наоборот, продолжить дурачиться, мол что хочу то и делаю, и имел всех вас в виду, умников. У вас свой мир — а у меня свой.

Вобщем все мы — веселой труппой прошли мимо сценаристки, гремя бутылками в пакетах! А она — даже не обратила внимания, сидела за столиком, в черном платье, пила кофе и очень быстро набирала текст слепым десятипальцевым методом. Быстро-быстро тонкие пальцы летали над клавишами ноутбука, серебряного и крошечного! Такой был только у владельца нашего комбикормового завода, когда он из Москвы приезжал. А все хохотали:

 — Ром, идем, что ты рот открыл, как баран на новые ворота? Пошли уже с горки кататься, а потом в баню!

 — Пусть пишет свою пургу, нас ждут дела поважнее!

 — Спой нам лучше про Боингов!

И я затянул под гитару моднейшую в то время песню:

 — Спой нам ветер, песню про разбойников!

Про лесное, злое воронье!

Как они захватывали «Боинги»,

Как они летели на Нью-Йорк!

И все отправились кататься с горки, потом — в баню, потом — в бильярд, и я постоянно проигрывал и кукарекал под столом, а сценаристка так и осталась сидеть за угловым столиком в фойе. А когда мы возвращались по своим номерам далеко за полночь, она так же быстро-быстро печатала на своем лэптопе при свете зеленой лампы.

На другой день все повторилось.

На третий я все же подошел к ней, состроил самое серьезное выражение лица, и небрежно сказал тщательно отрепетированную фразу:

 — Привет! Не скучаешь?

Она глянула на меня после продолжительной паузы, снизу вверх — как Петр Первый смотрел на царевича Алексея перед тем, как отправить на казнь.

 — Работаю.

Я ожидал такой ответ и продолжил:

 — Круто. Что, сценарий пишешь?

 — Да.

Пауза. Ничего, и к этому мы были готовы.

 — Ясно. А это, может, пошли с нами? Затусуем там, песни попоем, все такое.

Она так брезгливо, устало и недоуменно сморщилась в ответ, как будто ей сознались в том, что намочили штанишки.

 — Мне некогда. Мне завтра драфт надо сдать. Уже третий!

Я не знал что такое драфт, но понимающе кивнул:

 — Понятно. Ну у нас тоже семинар, тоже тексты надо читать. Мы пару часиков потусуем, а потом разойдемся. Пошли?

И руку еще протянул, все-таки я был не из трусливых. Но она снова уткнулась в ноут и удалила пару слов.

Опять пауза.

 — Ну что, пошли? — повторил я.

 — Что? — переспросила она так, словно я только что перед ней появился, и никуда не приглашал. — А, нет же я говорю. Мне писать надо.

И я пошел к сввоим поэтам-прозаикам, и они еще и издевались:

 — Что, Рома, пригласил сценаристочку? Как она, ловко тебя отбрила! И правильно сделала, что бы ты ей, про комбикорма свои рассказывал? Или про мясо-костную муку? Ха-хаха!

Но! Назавтра, я проходя мимо зеленой лампы, улыбнулся и помахал девушке рукой. Она, конечно, не сделала ни того ни другого, но хотя бы подняла голову и мельком на меня глянула. Правда, на другой день она меня не услышала, но это вероятно из-за наушников.

А потом было торжественное закрытие форума. Проходил он в столовой, там собрались все — и поэты и прозаики, и критики и драматурги, и даже мастера и организаторы сняли с себя образ великих гуру, все общались, как старые друзья — в неформальной обстановке, хохотали, пели и танцевали.

А вот ее — той самой сценаристочки — не было. Более того, когда мы гремя бутылками в пакетах, торопились в банкетный зал, то она снова сидела в углу за ноутбуком, упершись локтями. Странная поза была, и я помахал ей рукой, мол, пошли с нами, но она даже голову не подняла.

И вот все веселились, я пел как греческий бог, а сам все думал — почему же она не пошла на вечеринку? Загадочный драфт сдавать уже было не надо: семинары-то кончились.

Ну и совсем уж игнорировать организаторов было невежливо, могла бы зайти на пять минут, сказать спасибо за мастер-классы, а потом, если уж так все наши рожи противны — вернуться к своему сценарию.

Нет, она за своим столиком как-то странно сидела. Вроде как устала, и лицо охватила руками, чтобы глаза отдохнули. Хм. А плечи? Как-то странно она плечами двигала. Типа гимнастика такая, если мышцы затекли?

 — Ну что, Рома, довел до слез свою сценаристочку? — наконец спросил у меня кто-то. — Сидит, рыдает в своем углу, ха-ха! Странно, что она тебе еще по морде не надавала за назойливость. Или ты ей, ха-ха!

Тут у меня в голове все сошлось, я отложил гитару и побежал в фойе. Она плакала! Черт, может я как-то могу помочь? В такие моменты любая перестает быть богемной сценаристкой, а становится обычной девушкой.

Ну чего она плачет? Может что-то со сценарием не получается? Так я подскажу что-нибудь! Как могу, по-сермяжному, про комбикорм, но иногда это тоже помогает! Историю расскажу, я их много знаю!

Но столик слева от барной стойки пустовал. Я пометался по пустому темному фойе — было тихо и безлюдно, даже буфетчицы ушли на банкет.

Может на улицу пошла? Выбежал за дверь — и схлопотал колючую пощечину от ветра. Снег засыпал узенькие тропинки, в ночном полумраке ни единого следа на них видно не было. Только в жилом домике справа одиноко светилось окно на втором этаже. На втором этаже как раз жила команда драматургов.

Даже не набрасывая бушлата, я, проваливаясь в сугробы, побежал на свет, пинком распахнул дверь, ринулся вверх, громыхая по деревянным ступенькам. Дверь в комнату была открыта, и из нее раздавался тоскливый вой.

Так голосят в деревнях старухи на похоронах у внучат, или визжат кошки, крутясь волчком, когда их сбило машиной. Сценаристка сидела на полу под подоконником в своем черном платье, в белых носках, обняв колени, сжав кулачки и ревела, перекрикивая ветер, который хлестал вместе со снегом из раскрытого окна.

Выглядел я как нелепый призрак из мультфильма, когда ворвался в дверь в камуфляжных штанах и расшитой русской рубахе, озаряемый лунным светом, но в тот миг об этом думать было некогда, я просто неуклюже кинулся к ней, бухнулся рядом и обнял, просто сгреб в охапку. Она никак не отреагировала, продолжала плакать, как будто ничего и не произошло.

 — Ну что вы… — зашептал я. — Что вы… Ну разве так можно… Ну что случилось?

Она подняла голову, вытерла слезы кулаком, отчего на кисти появились черные разводы. И снова уткнулась лицом в колени.

 — Леша уехал… Зачем всё это… Всё зря. Всё зря…

Я осторожно погладил ее по затылку, но она взбрыкнула головой и мне пришлось отдернуть руку.

 — Ну что вы, ну почему зря… Ничего не бывает зря… — и тут же замолчал, прямо ожидая в ответ чего-то вроде «да много ты понимаешь, умник комбикормовый! зря-не зря! а ну вали отсюда!», но она снова заплакала:

 — Драфт уже третий… в корзину… я его год писала… из Лита ушла… даже не на заочный, а все, насовсем… не восстановят…

От этих слов я и сам похолодел — страшно представить, какой смелостью надо обладать, чтобы бросить институт, да еще какой — Лит! — ради сценария, и он вдруг летит в помойку.

 — Ну… Может… примут… и сценарий и институт… вас… назад примет…

Она помотала головой, так что волосы растряслись вороньим гнездом.

 — Кто примет? Ректор? После того как я ему… Или может Штейман? — и фыркнула. — Он уже с Наташкой уехал на освоение локации… В Штаты! Понятно, кому нужна моя история! — она схватила толстую пачку бумаги с распечатанными столбиками реплик и швырнула ее в открытое окно. — В корзину! Все в корзину! Вся жизнь в корзину! — Ветер весело подхватил листы, перемешал их со снегом и понес играть в черную даль.

Я крепко сжал девушку, чтобы унять новый приступ бешеной тряски.

 — Ну не надо… не надо! Ну не эта история, так другая! И лучше, еще лучше напишете! Честное слово!

 — Не напишу… Да и незачем… всё это зря…

Она вырвалась, и разжала кулак. А в нем была белая пластмассовая баночка.

 — Всё зря, зря с самого начала… не туда… не хочу так, не надо так! Бессмысленно, я — бессмысленная, жизнь — бессмысленная!

И поддев крышечку большим пальцем, она запрокинула голову и крохотные таблетки снежным водопадом посыпались ей в раскрытый рот. И тут мне невероятным образом удалось выбить баночку и отшвырнуть под кровать.

А она покорно съежилась и беззвучно зарыдала.

 — Не надо! Пожалуйста, не надо! — затараторил я, расшвыривая ногой точки таблеток по углам номера. — Ну всё же только начинается!

 — Всё кончилось…

 — Этот конец — он вовсе не конец, а начало! Теперь все только и начнется по настоящему!

 — Что? Что начнется? Уже нет хода в кино! Всё! Кончилось кино! Никогда не будет! Леша уже сказал кому надо, что всё. В Лит тоже! Чему тут начаться?

Я сглотнул. Я и мечтать не могу — ни о кино, ни о Лите, но тем не менее с жаром ответил:

 — Не будет — и слава Богу! Слава Богу! Ну посмотрите — как хорош этот мир!

А мир-то был плох: за окном было черным-черном, даже луна спряталась за мрачной тряпкой, и острые снежинки как из заледенелого душа сыпались в оконную щель.

И сценаристка так и сказала:

 — Дрянь этот мир.

 — Так давайте делать его лучше! Ну если кином не получается, ну хоть как-то по другому! Людям помогать!

 — Как? Как им помочь? Не хотят они чтобы им помогали!

Я улыбнулся.

 — Хотя бы таблетки у них выкинуть.

Она вдруг резко выпрямилась и встала, оперевшись о подоконник. Вытерла размазанную тушь тыльной стороной кисти, швыркнула носом. И все сразу снова стало на свои места даже в отрыве от позиций «опытная сценаристка и начинающий прозаик». Просто роскошная, пусть и заплаканная молодая женщина и чувак в мятой расшитой рубахе до колен в круглых очках и камуфляжных штанах.

 — Ладно, вы правы, — сказала она, кивком указывая мне на дверь. — Спасибо. Идите. Я не буду больше плакать. Спать лягу.

Я опустил голову и отправился восвояси, правда не в свой номер, а снова в банкетный зал, где барагозил до утра, так что чертям стало тошно.

А рано утром меня разбудил стук в дверь. Казалось, только-только опустил голову на подушку, а тут уже будят. Было часов шесть. С трудом понимая, где я нахожусь, я прошаркал в одних трусах через весь номер и распахнул дверь.

А там стояла она — в шубке, шляпке и с чемоданом. Стараясь не глядеть на мое голое пузо, она сказала ровным голосом.

 — Спасибо вам. Вы… хороший человек. Я верю, у вас все будет в жизни хорошо. Бог вас обязательно отблагодарит. И я тоже, как смогу. Удачи вам.

Развернулась и покатила свой чемодан к выходу, цокая каблучками.

А я пошел спать. Что мне оставалось делать?

А как ее звали, так и не спросил.

Много лет прошло с тех пор. Двадцать или что-то в этом роде.

Меня пригласили в Литературный институт, и я ушел со своего комбикормового завода, жил в общежитии в Москве. Потом работал в рекламе, и снимал ролики, и каким-то чудом попал в кино, и по моему сценарию сняли первый фильм, а потом и второй. 

Выходили книги, я складывал авторские экземпляры в пакет, а потом и во второй, и поднимался, поднимался, чтобы упасть да так, что подняться уже невозможно. 

Прекрасно помню ту ночь, переходящую в утро — черное холодное и снежное. В трубах выл ветер, в комнате монотонно бубнил телевизор, который мне у меня не было сил выключить. 

Я сидел на полу у себя на кухне среди разбросанных листов бумаги, из раскрытого окна сыпались крошечные льдинки, а в кулаке я сжимал белый пластмассовая баночка с сильнейшим транквилизатором, которые прописал психотерапевт — от приступов паники и неврозов. Пузырек был почти полным — пару недель я принял оттуда только одну таблетку и погрузился в вязкий ватный сон почти на пару дней. Сколько там их оставалось, маленьких бессловесных кругляшей, веселых снежных колобочков? Девяносто девять? Вполне достаточно, чтобы выключить всё и навсегда.

Потому что всё было ненужно и бессмысленно.

Всё.

Тропинка по которой я так уверенно топал — привела меня в болото. Вперед было нельзя идти, и назад тоже.

Да и некуда было возвращаться — того толстого мальчишки в расшитой рубахе и очках, который не боялся дурачиться и хохотать, давно не было. Он перестал существовать, а на его месте возник я — странный и бессмысленный элемент этого недружелюбного мира, сидящий на полу среди груды ненужных бумажек.

Много книг, статей, заметок и отправленных самому же себе по почте сценариев (драматурги так делают, чтобы не украли права на текст) накопилось за мою жизнь, начиная с девяти лет — самая первая называлась «Теремок», и за меня ее написал папа, и отдал в местную газету за моей подписью. 

А вот расдербаненный органайзер с десятками телефонов и пожеланиями успехов бывших соратников по писательскому ремеслу — где они, и как я использовал эти пожелания? Никак! Сотни заметок, две огромных пухлых папки, глянцевые, истлевшие, пожелтевшие и даже рукописные.

Всё прошло, потерялось, и осталось только в этих жалких словах на этих листочках, больше нигде, все про них забыли!

Разве для этого я все начинал? Слепил глаза вечерами и ночами, писал в электричках и аэропортах, на салфетках и в ноутбуках, чтобы родить этот хлам? Разве эта макулатура кому-то принесла хоть немножко счастья?

Да и я сам давно забыл, как это быть счастливым. И если бы не эти вырезки — так бы и не вспомнил.

Все я испортил. Всю свою жизнь. Не ухаживал за ней, не следил за каждым ее кирпичиком, каждой травинкой, и вот она вся раскололась, разбилась вдребезги.

 — …И еще одна новость к этому часу. Удалось идентифицировать останки еще одного погибшего при авиакатастрофе под таежным поселком Ырьян-Пышма. Анна Королева, общественный деятель, создатель международного благотворительного фонда «Помощь идет» погибла в возрасте 42 лет. Она сопровождала груз медикаментов к пострадавшим во время наводнения при аварии на Восточно-Сибирской ГРЭС…

Экран телевизора отражался в стекле кухонной двери и я сразу узнал невероятно красивое лицо бывшей сценаристки.

Она смотрела мне прямо в глаза и улыбалась радостной счастливой улыбкой.

И я тоже улыбнулся ей в ответ.

Может, и правда — всё начинается.

Кипр 2017

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.