Количество высказанных слов в жизни мужчин ограничено природой. И те, кто вовремя об этом догадался, ценят каждое своё слово. Болтуны могут жить долго, но будь они сдержаннее хотя бы в нецензурной брани, то жили бы ещё дольше.

Распространён тюремный миф, будто за решёткой не матерятся. В московских СИЗО я не раз слышал фантазии, дескать в таёжных лагерях сидят молчаливые бруталы. Побывав и там, и там, я развеял для себя оба этих заблуждения.

Около шести лет назад в «чёрном» московском изоляторе, «смотрящий за хатой» разъяснял мне нормы тюремного бытия. И следить за своим языком, в том числе и по части матерных выражений, им было выделено тогда особенно.

Молодой, но уже опытный зек рассказывал мне об едином укладе тюремно-лагерной жизни, о кастах — «мастях» арестантов, о понятиях преступного мира, нарушение которых влекло за собой неотвратимое наказание, о нормах поведения арестантов и их общения друг с другом.

Так, например, послать блатного зека, а тем более «бродягу» или «жулика» на три буквы было сродни самоубийству. По тюремным понятиям оскорбленный арестант имел полное право на защиту своей чести. А цена её — «здравость», здоровье, а то и жизнь обидчика. Но если оскорбленный спускал ситуацию «на тормозах» или сводил её к шутке, то уже он рисковал потерять не только уважение к себе, но и право голоса в преступном мире.

Именно поэтому в советских тюрьмах и лагерях, где арестантские традиции чтились вплоть до середины 90-х, за речью строго следили и даже в пылу горячки зазря словами не бросались. Новоприбывшим арестантам «смотрящие» доходчиво объясняли, что к произнесенному невзначай матерку бывалые «акулы» могут так крепко прицепиться, что жертва своего языка будет вынуждена «шестерить» на них до конца своего срока заключения.

Шли годы, менялась страна, изменились и тюремные устои. Былые понятия размывались, в тюрьмы проникли наркотики, а в блатные души коммерция. В «чёрных» тюрьмах появились «красные хаты», где беспредельщики выбивали у бедолаг явки с повинной, а заодно и их недвижимое имущество.

Естественно, менялась и речь. За мат «предъявляли» уже не так рьяно, поясняя брань якобы недопониманием зеков. «Не плодить козлов» стало распространенным объяснением всех тех случаев, когда старому преступному миру приходилось закрывать глаза на проделки нового поколения ошалевших арестантов.

За «посылание к матери» блатные всё чаще принуждали не к возмездию, а к пополнению «общака». Оттуда шёл «грев на бродяг» запретным кайфом — он стоил денег, и деньги решали многое. А поддержка землячества с воли решала и то, что в «блаткомитет» всё чаще стали попадать несдержанные на язык бывшие продавцы с фруктовых рынков и им подобные.

Со временем это привело к тому, что в уже редких ныне «чёрных» лагерях матерятся даже «положенцы» на сходках. Мне запомнилось, как в костромской колонии блаткомитет боролся с нецензурной бранью мужиков. Собрав в секции барака заключенных, «положенец» лагеря доводил до народа истину: «…уважайте друг друга! Следите за своим языком, вы же порядочные арестанты! Зачем нам бить кому-то **** [лицо], если вы сами можете догнать, что материться в обществе порядочных неприемлемо. Не ведите себя, ****, как последние пидарасы!»

Это выступление Никиты «Череповецкого» я тогда записал дословно сразу же после сходки.

В сибирской колонии, где я очутился спустя пару лет, не было уже ни «положенцев» со смотрящими, ни блатных понятий с «предъявами». Зато вдоволь хватало беспричинно лившегося мата.

Всё начиналось с первым же прыжком из автозака на лагерную землю. Ты бежал неизвестно куда среди лая собак, крика оперов и мата активистов. Или крика активистов и мата оперов. Их брань была отборнейшей, изысканной и лютой. Она оскорбляла до глубины души, но если кто-то и решался возмутиться услышанным, то тут же и получал по тому самому «петушиному *** [лицу]», на которое только что и оскорбился.

Карантин, с круглосуточным матом потерявших честь людей… Отрядная жизнь, с ночными разборками и последующими издевательствами… Вызовы в кабинеты оперов и «безопасников»… Окружающая на прогулке масса недоученного в школе быдла… Краснознамённый показательный лагерь вне комиссий и областных Управ был покрыт сплошным матом. Не только зеки друг с другом, но и вышестоящий чин администрации колонии мог запросто послать провинившегося инспектора сочным посыланием в **** [глухомань].

И хотя в «Правилах внутреннего распорядка» был прописан строгий запрет на употребление нецензурной брани, угрозы к вынужденному половому акту здесь звучали на всех уровнях административных структур. Но хуже всего оказалось то, что матерная речь была заразна. Она с лёгкостью прилипла и к моему языку.

Несмотря на хороший словарный запас, в разговорах с окружающей меня порослью я нередко использовал мат. Поначалу мне казалось, что моя культурная просьба и вежливость должны вызывать у собеседника понимание и адекватную реакцию, но у большинства местных сидельцев от моей речи происходил сбой мышления. Приходилось переходить на язык большинства.

— Уважаемый, ты мне на ногу наступил. Будь любезен, слезь с неё.

— Чё?!

— Слышь, залупа конская, с ноги моей спрыгни, не то **** [лицо] твое разлетится!

— Э, ты чё так базаришь?

— А то, дол****, что ты нормальных слов не понимаешь!

Примерно так.

Стоило мне к просьбе добавить пару ядрёных слов, как о чудо, я будто снимал шапку-невидимку. Меня не только замечали, но и не раз мгновенно выполняли требование. Я словно поворачивал в людях ключ зажигания.

Когда-то я был уверен, что обильно матерятся только в армии и на стройке. Теперь же я знаю, что таков стиль общения и на многих зонах. Мне это не нравится, но мат уже вошёл в привычку и у меня.

Проведя в лагерном мире годы, я и сам стал его частью. Даже в своих дневниках первое время я писал только об окружающем меня «параллельном мире», но за пару лет до конца путешествия я обратился в мир внутренний. И большой разницы не заметил.

Когда-то я ещё пытался огородить себя от влияния местного контингента, силился не замечать массу наркоманов, гопников и агрессивных малолеток. Недоучившаяся в школе молодёжь, съехавшая с катушек от дешёвых энергетиков и синтетических наркотиков, считала меня выпендрёжником и «ботаном», умные слова не чтила и уважение проявляла только к хамству.

Когда живёшь среди алкоголиков, сложно не спиться самому. Так и с жизнью среди зеков — годик-другой ещё можно избегать влияния чужого бескультурья, но с большим сроком в это дерьмо погружаешься с головой. И на дне выгребной ямы так обрастаешь чужими привычками с жаргонно-матерными оборотами, что выбраться становится всё сложнее.

Однако моя исследовательская миссия подходит к концу, до выхода из «параллельного мира» осталось чуть больше года. Я решил запустить процесс восстановления своей психики, начать социализацию к той воле, воспоминания о которой, как мне казалось, ещё пока остались. Я начал избавляться от прилипших ракушек, и первое, что было в моём плане — контроль за речью.

Уже могу сказать — это невероятно сложное дело. Ведь среда обитания не меняется!

Теперь, прежде чем высказаться, я замираю и фильтрую мысль сквозь внутреннего цензора. Из- за этого появилось ощущение, будто мой мозг сковало панцирем. Он и так жил в постоянном стрессе и напряжении, а тут вдруг ещё одно необычное занятие. Я стал тормозить в речи, не сразу отвечал на вопросы и, в целом, всё привело к тому, что я стал больше молчать. Так проще не ругаться.

Чистка мыслей превратилась в медитации. Из-за постоянного контроля и сконцентрированности на словах я всё чаще был в моменте, у меня появилась ещё большая осознанность. Мне задавали вопрос или задевали плечом, я делал вдох, мысленно представлял вариант ответа, убирал из него мат и только тогда проговаривал оставшееся. Его было всё меньше, и постепенно молчание стало моей привычкой. Я ставил эксперимент — сколько минимально можно проговорить слов за день. Окружающие думали, что у меня депрессия, я замкнулся, но и свои дурацкие вопросы задавали мне всё реже.

Внутреннюю работу я подкрепил внешними действиями. Поставил себе ограничение на пять матерных слов в день, и за каждое превышение лимита должен был отжаться от пола тридцать раз. Бывало, вечером я приходил в отряд, считал на бумажке цифры, и отжимался несколько сотен. Успокаивал себя, что если не брошу ругаться, то хоть грудь раскачаю.

Но уже сегодня я не отжался ни разу.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.