Как отмечают за решеткой общенародные праздники, я уже сообщал, теперь же расскажу о личных торжествах.

Итак, ниже три истории о трех моих днях рождения, проведенных по ту сторону свободы.

Романтичный

То утро не предполагало приключений. Мысль о дне рождения, конечно, радовала, но как-то буднично.

Во-первых, в камере «Лефортово» я встречаю уже третью днюху. А во-вторых, меня давно тут всё задолбало.

Почти тысяча дней на восьми метрах без уединения и горячей воды. Намедни суд влепил мне девять лет общего режима, и впереди неизвестность предстоящего этапа. Ну и какой тут праздник?

Однако сегодня ожидалась передачка. От этого знания в груди было мягко, а желудок замер в предвкушении. Ухо бывалого арестанта всегда распознаёт звук упавшего за дверью мешка. Иногда в камере сидело два опытных, и оба ожидали передач. И когда шелест за металлом дверей возвещал о «грузах», начинались гадания — чей мешок.

И вдруг открывается кормушка и в нее произносят неожиданное: «На М.» (фамилию никогда не называли) «Да, вы! Собирайте вещи, на выход!» Этап.

Этап? А мешок?!

Переезд — это, известное дело, пожар. Вещей за несколько лет тюрьмы — две тележки. Только личных книг на полторы. Дарю пухлому соседу всё, что могу ему всунуть, но уже через пять минут я стою перед горой вещей на складе лефортовского шмотья.

Меня ждет даже маленький холодильник. Я засовываю в сумки и пакеты всё подряд, холодильник «забываю» на входе, и чуток спустя набитый вещами автозак мчит меня в неизвестность.

СИЗО «Медведково». Самый большой изолятор в России. Я же — лефортовский. Это — тюрьма режимная. Что такое «черный ход» — я без понятия, а «МедведЯ» именно такие. Впрочем, мне было скорее любопытно, чем страшно.

Засунули в так называемую сборку. Это помещение с раковиной и туалетом, где арестант ждет этапа или возврата в камеру. В лефортовской «сборке» сидели всегда по одному — изоляция абсолютная. Здесь же меня впихнули в комнату с двумя десятками человек.

Внимания на меня не обратили. В этом СИЗО огромный круговорот людей. Кого-то увозят на этап, кто-то приезжает с суда: «сборка» — как сервер. Здесь меняются вещами, передают «запреты», делятся новостями и иногда бьют обнаруживших себя «козлов». Лишь только ближайшие зэки у стены, куда я подтащил свое шмотьё, проявили ко мне интерес. Познакомились, обменялись статьями, поудивлялись над моим «экстремизмом». Узнали возраст, тут я и ляпнул про днюху. И понеслось!

«О-о-о, братуха, с праздником! Так давай чифирнём! Братва, у нас тут именинник!»

Меня начали хлопать по плечам, и я вспомнил о конфетах. Об огромных запасах конфет. Один из братьев Картоевых, обвиняемых в терроризме, подарил мне когда-то целый куль леденцов. У ингушских братьев этих конфет всегда было столько, что всё «Лефортово» их таскало туда-сюда по камерам, так как никто их не ел. Сейчас же всё разлетелось вмиг.

Я еще не успел раздать вторую пачку, теперь шоколадных конфет, как опытные зэки стали «подымать чифир». На плечи скалообразного бандита, типичного персонажа из «Бригады», залез ловкий парнишка, с виду малолетка. Он выкрутил в одном из светильников лампочку и приспособил к патрону кипятильник с обрезанной вилкой. Снизу ему уже протягивали большую кружку с водой и дешевым чаем.

Я вдохновенно наблюдал за ритуалом.

Через пять минут в кружке забулькало, и лысый бандит флегматично пробасил: «Эй, мне на голову льется кипяток».

«Ой, *ля!» — воскликнули наверху и выдернули провод. Едва кружку передали вниз, как дверь распахнулась и инспектор выкрикнул с десяток фамилий. Среди названных был и огромный арестант. «Ну ладно, поздравляю!» — пожал он мне руку и исчез за дверью.

БрАтина с едкой заваркой пошла по кругу. Мне стали желать здоровья и фарта.

Лицо растянулось в улыбке. Я — в параллельном мире.

Жуткий

Вчера убили зэка. Как и за что — отдельная криминальная история. Но его отобранная жизнь пришлась мне лучшим за все годы подарком на мою днюху. Подарком всем нам — этапникам в карантине «красного» гадского лагеря. В мой день рождения над нами перестали издеваться, нас перестали унижать, нас перестали избивать. За такой хороший презент — пусть земля тебе будет пухом, неизвестный мне арестант.

Еще вчера утром, за полчаса до подъема, местное гадьё — актив карантина — засунуло в огромный баул мелкого парнишку, подвесило его на стену и лихо отрабатывало удары руками и ногами. Зэк кричал, и каждое утро эти вопли были для нас будильником. Подъем! А сегодня нас тихо и аккуратно разбудил сотрудник администрации. Гадьём и не пахло.

Еще вчера днем зэки передвигались только бегом и высоко задирая ноги — это называлось «зарядиться». Кто не умел, не хотел или не понимал, быстро учился, загорался желанием и чуял фиолетовой от синяков *опой, куда и как мчаться. Бегом в туалет, по двое на «крокодил» (говорили, что кто-то и друг на друга), умываться нельзя. Бегом в ПВР — большую комнату со скамейками на три десятка человек — оттуда, так же бегом, на кухню, и там, под крики гадья, глотать горячую кашу и бегом назад, на скамейки. И там целый день с шеями вниз, лицом к коленям. Кто не верил гадью — тем объясняла электрошокерами администрация с водой на тело для лучшего понимания аргументации. Особо непонятливым — палка в задницу.

А уже сегодня, после принесенной жертвы, все мы спокойно едим, медленно ходим и пить нам дают почаще. Правда, головы всё так же вниз. Но зато один раз посмотрели телевизор. Отдохнула закаменелая шея. Хотя ноги всё больше и больше пухнут, превращаются в какие-то столбы. Плевать, зато никого не бьют и не называют сУчками. Очень хочется в туалет по-большому. Но я терплю, не иду в туалет уже третьи сутки.

Я не верил тем, кто мне потом доказывал, что может не опорожняться неделю, а то и больше. Возможно, если мало еды или она сухая, не уверен. Но нас, как будто специально, пичкали очень жирной пищей и заставляли есть на обед мягкое вареное сало. По утрам большие тарелки каши с теплым молоком. И всё быстро-быстро-быстро. Уже сейчас думаю, что сделано это было как раз для того, чтобы зэки по прибытии бежали в туалет. Многие задницы, бывало, везли в себе «запреты».

В моей, например, была вся моя казна. Главный герой «Мотылька» в своей заднице возил капсулу с деньгами. Я же вез симку с тысячью рублями. Для этапных зэков большие деньги. Несколько дней назад я ее проглотил, предварительно запаяв в целлофан. Вот-вот она должна была выйти.

Приняв этап в карантин и как следует нас исколотив (меня потом гримировали, чтобы сфотографировать на бирку), гадьё предупредило, что если кто-то везёт с собой «запреты» и добровольно их не отдаст — тех трахнут палкой. Двое зэков что-то им отдали. Отделались пинками. Я же промолчал, надеялся «пропетлять».

Кто же мог знать, что здесь так кормят. И мог ли я представить, что испражняются здесь в первый раз на сетку. Над туалетным очком, под присмотром наглого «петуха», зэк тужился над мелкоячеистой сеткой-рабицей. Не помыв задницу, зэк убегал на скамейку, а «обиженные» в туалете ковырялись в зэчьем кале, искали «запреты».

Моя симка была в опасности, задница тем более. Я сжимал зубы и анус, ночью не мог заснуть из-за боли в животе, но крепился. Однако я уже понимал, что две недели я точно не вытерплю и скорее обделаюсь во сне, чем когда-нибудь нелегально позвоню из «красного» лагеря. Я ждал случая, и жизнь забитого бедолаги мне его и подарила.

За тем, кто сходил на сетку, а кто еще нет, следил главный «обиженный» карантина. В блатной робе, с наглым взглядом и статьей за изнасилование. Но из-за вчерашнего «кипиша» и появления в карантине начальника зоны данные о побывавших на сетке куда-то исчезли. Когда я понял это, то поднял руку и попросился у инспектора в туалет (да-да, именно так). На его вопрос, ходил ли я на сетку, уверенно кивнул. 

«Обиженный» сделал вид, что проверил, и подтвердил. Через минуту я уже неимоверно кайфовал, став легче на два килограмма и тысячу рублей.

И весь день потом — легкость, покой и счастливая улыбка.

Медитативный

Кемерово. Штрафной изолятор. Я сижу в одиночной камере вот уже полгода. Поначалу меня слегка трясло от бесконечного дня, но я приручил время. Я с ним договорился. Теперь оно медленно ползет лишь от отбоя до подъема, днем же, как мне и надо, ускоряется. 

Изолировали меня как экстремиста под предлогом будущего административного надзора. Но случилось это в тот же день, как я наконец-то решил вопрос о поставке в лагерь консервированной тушенки.

Конечно же, за тушенку меня бы в ШИЗО не посадили. Но в этих банках в лагерь должна была зайти аппаратура для скрытого видеонаблюдения. Все эти годы я жаждал заснять доказательства существования параллельного мира. Несколько лет готовился к операции, даже существовало что-то вроде мини-подполья. О нем можно писать роман, и я напишу. Но сейчас я где-то ошибся.

В одиночке мне хорошо и плохо одновременно. За восемь с половиной лет зэки мне, мягко говоря, надоели. И ладно бы просто зэки, но «актив», но агенты. Несколько явных соглядатаев и пара скрытых шпионов постоянно крутились где-то рядом. Читали мои письма, пытались разобраться в смысле моих записей. У них даже была тетрадь, в которую они заносили время моего посещения туалета. Возможно, была и отдельная графа о времени моей мастурбации.

Это не выдумка, не фантазии и не мои «понты». Это реальность «красного» лагеря, в котором я живу вот уже пятый год.

В ШИЗО за мной наблюдает только видеокамера. Я давно вычислил ее мертвые зоны. Моя «хата» — это десять квадратов деревянного пола. Повезло. Я могу заниматься спортом и йогой прямо на полу. Не опасаюсь туберкулеза, но мерзну. В двери щели в палец толщиной, и все тепло выдувает в коридор. Но я счастлив назло всем, хоть это мне и дорогого стоит. Счастье — это не стечение обстоятельств, а скорее волевой акт.

В изоляции можно запросто сойти с ума. Норвежские психиатры когда-то вывели, что через три года заключения в неволе у человека необратимо меняется психика. Необратимо. Так это ученые говорили о норвежских тюрьмах. Здесь бы они свихнулись уже через пару месяцев. А люди тут сидят годами.  Заговорил сам с собой я уже на второй день.

Однако я не хотел бы испугать своих близких покореженной психикой, а потому взял свои мысли под контроль. Я веду дневник и забиваю делами весь день. Спросят, какой в ШИЗО «красного» лагеря может быть дневник или какие могут быть дела в одиночке изолятора?

Я попросил замначальника колонии выдавать мне ручку и тетрадь. Пошли навстречу. Наверное, думают, что я напишу им о своей тайне. Я же стал записывать свои эмоции и ощущения. Называется мой дневник «Психометраж». Когда выйду — восстановлю события от обратного. Хотя уже сейчас, когда я перечитываю пухлую тетрадь, мне дневник нравится сам по себе. Эдакий импрессионизм. Беззастенчиво его читают и инспектора. Позже еще и хвалят, требуют продолжения. Обещаю им прислать книгу с автографом.

Сегодняшний день похож на сотни предыдущих, и я его раскрашиваю делами как могу. То, что с утра мне стукнуло сорок один год, ничего не меняет. Подъем в пять утра. До завтрака час. Сдаю матрас — по пути два личных шмона с руками на стене и широко расставленными ногами. Когда-то они хотели вынудить меня бегать, но я же давно не в карантине, бывалый типа. И они это знают. Потому с глупостями больше не пристают.

Водные процедуры, разминка, утренний комплекс йоги. Всё рассчитано — только я закончил, завтрак. После него час пешей прогулки. От стены до стены четыре метра. За пять месяцев я прошел почти шестьсот километров. Когда тапочки протерлись до дыр, инспектора посмеялись, но выдали новый комплект.

После прогулки — час книги. Выбирать не из чего, читаю что дают. Часто попадаются книги про советские колхозы и комсомольские стройки. Но сейчас любимый Шукшин.

За полтора часа до обеда — спорт. Сто раз почти бегом от стены к стене, сильно отталкиваясь руками от стен. Этой разминке меня научил натовский капитан, с кем я делил хлеб в «Лефортово». Потом «лесенка отжиманий», три цикла. Когда-то инспектора прибегали ругаться, дескать заниматься спортом запрещено. Я всегда с ними соглашался, хоть и знал, что законного запрета нет. Но я уже давно не спорю, только улыбаюсь и киваю головой. Стоило им только уйти, как я снова принимался за отжимания. Им надоело, и вскоре они отстали.

После отжиманий — изометрия. Я упираю перед собой друг в друга руки и толкаю их, напрягая мускулы изо всех сил. Семь подходов по восемь раз. Пробивает пот. После бицепс, трицепс, шея и комплекс на пресс. От последнего мой копчик стерт до крови, но комплекс работает. В лагере я делал кубики толстякам за полгода.

Водные процедуры, улыбка счастья на камеру под потолком, и вот я уже слышу грохот обеденной тележки.

Кормят здесь неплохо, хоть и в основном углеводами. После обеда меня шатает, так хочется спать. Но на сегодняшнюю днюху повезло — гулять во дворик меня выводят именно сейчас. Там не засну. По пути меня не просто обыскивают, мне приходится раздеваться догола и приседать. Каждый раз туда и обратно. И всякий раз какой-нибудь инспектор щупает мои трусы. Я удивляюсь, неужто ему не противно, ведь не все же так тщательно подмываются, как я. А у кого-то и поллюции бывают. У некоторых инспекторов на запястье выбито ВДВ. «Никто, кроме нас!» — хорошая работа, ребятки.

Во дворике меня ждет паук. Я не думаю, что разговаривать с пауком и ловить ему слизняков — это сумасшествие. Он же тоже хочет есть. Однажды я кинул ему муравья. Тот долго дрался и погиб как мужик. Я пристально вглядывался в их битву и потому увидел, как паук все же исхитрился и воткнул жало в спинку бедолаги. Мне показалось, но я будто слышал крик муравья. Больше я не кидал пауку муравьев. Зато нашел ему паучиху. Пусть и они будут счастливы.

После прогулки — уборка камеры. Пол я драю ежедневно, ибо я стою на нем на голове. Бывало, в момент особенно сложных узлов йоги в глазок камеры заглядывал БОР колонии, а то и Управленец. Но никто никогда мне не мешал. Бывало, надо мной смеялись, забавлялись, но потом привыкли. Может, даже и завидуют. Йога помогает мне быть счастливым. Они не знают как, а я знаю.

Через полтора часа упражнений я замираю с руками у груди. Тот, кто за мной наблюдает, думает, что я молюсь. Возможно и так, но я называю это медитацией.

Я слежу за дыханием, и мысли о всякой всячине постепенно исчезают. Этому я долго учился. Мыслей нет. Вдох — желтый луч входит в макушку и в солнечном сплетении превращается в огненный шар. С каждым вдохом он растет, я словно накачиваю его, и он сжигает во мне всю чернь. Когда я свечусь золотом весь, то начинается генеральная уборка Вселенной. Теперь в меня с каждым вдохом ползет чернь всего мира. Злоба оперов, агрессия «псов» и глупость «овец». Страдание жертв и ярость палачей. От всех, и вся, и из всех миров. Больше времени я уделяю своим родными, а иногда и врагам. Каждому из них я посвящаю по три своих вдоха. Мой огонь сжигает в них всё лишнее, вредное, чуждое, а с выдохом я наполняю их светом. В конце медитации я — часть мира. У меня больше нет врагов. Есть какие-то «недопонимоты», но я лишь сочувствую им. Ненависти тоже нет, есть только любовь и реальное, переполняющее меня счастье. Ими хочется делиться.

Я не знаю, сколько проходит времени, когда я открываю глаза. Я словно пьяный. Хожу по камере с блаженной улыбкой идиота. Неужто они думают, что одиночкой меня наказали? Что, закрыв меня в камере с семью решетками на десять квадратов, они спрятали меня от мира? Внутри я смеюсь над ними, без насмешки, но смеюсь. 

Мне подарили ежедневные медитации, беседу с самим собой, умение радоваться и горбушке на столе, и лучу солнца в камере. Без них я бы так не прочувствовал, насколько я счастлив. И за это я благодарен всему, что со мной приключилось, и всем, кто был к этому причастен.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.