— Сядь. Вот сядь, — говорит мне женщина средних лет, что живет в одном из поселков Куйбышевского района Донецка — из тех, что располагаются за железной дорогой. В 2014 году всю эту территорию с легкой руки российских журналистов стали называть Октябрьским поселком, или же Октябрем.

На самом деле поселок Октябрьский, прилегающий к одноименной шахте, лишь один из более чем полудюжины — поселок шахты им. Панфилова, район железнодорожного вокзала, поселок Северный, 15-й участок, Веселое, собственно Октябрьский, район бывшего ДАП.

Все эти поселки уже семь лет находятся в зоне обстрелов с позиций ВСУ, от которых страдало мирное население, были убитые, в том числе дети. Сейчас в Октябрьском установлен мемориал погибшим. После окончания активных боевых действий «прилеты» по гражданским объектам случаются реже, но и сказать, что их не бывает вовсе, нельзя. Расстояние до противника здесь измеряется парой-другой километров. Ночуя здесь у друзей, я просыпалась от звука стрелкового боя.

С конца февраля обстрелы участились и пошли разговоры о возможной эскалации конфликта в Донбассе.

Станут ли ожидания реальностью? Об этом в репортаже собкора «Ридуса».

«Почему не ввести миротворцев?»

— Вот ты российский журналист. То есть человек информированный, — продолжает собеседница. Вообще-то мы на «вы», но тут уж такой разговор, не до церемоний. — Скажи мне три вопроса… Первый — будет ли война? Второй — придет ли Россия к нам на помощь? И третий — что мне делать?

Мне, как назло, вспоминается молодежная передача «Зебра» времен моего отрочества, когда журналисты раскрывали проблему, а затем констатировали: «„Зебра“ ответить не может».

Конечно, я опросила ряд экспертов, мнению которых доверяю, все они сказали примерно одно: «Военный потенциал накоплен, обострение более чем возможно, но когда именно оно случится — вопрос остается открытым».

Что касается помощи России: не секрет, что именно благодаря этой поддержке непризнанные республики Донбасса до сих пор не стерты в угольную пыль.

«Почему вам просто не ввести сюда миротворцев? Тогда они не осмелятся по нам стрелять…» — говорит женщина. Я хочу сказать ей, что моя фамилия — не Путин, но вместо этого отвечаю сразу на третий вопрос: «На вашем месте я бы предусмотрела возможность в случае эскалации перебраться хотя бы в центр Донецка. Извините».

 — У меня собаки… Я дом отстроила после попадания снаряда, — бормочет собеседница.

 — Извините, — повторяю я, поднимаюсь и выхожу сначала во двор, где у будки сидит собака со щенком, потом за калитку.

 — У нас в поселке раньше было советское бомбоубежище, — сообщает мне женщина при прощании. — В школе нас водили туда на уроках начальной военной подготовки. Потом его срыли, верхнюю часть. Но внутри земли оно же сохранилось, оно же было огромное… как вы думаете, можно его откопать?..

Проблема эвакуации

Вопросу бомбоубежища я посвящаю некоторое время. Знакомый военный хмыкает — да что там теперь откапывать? Знакомая, которая в 2014—15-м занималась в том числе эвакуацией жителей прифронтовых районов, и вовсе полна скепсиса: «Ты думаешь, в случае чего кто-то в это бомбоубежище, ну или в укрытия, побежит? Все закроются в домах и будут труситься (трястись, бояться. — Прим. „Ридуса“), семьями и поодиночке. А эвакуация? В четырнадцатом подгоняли автобусы к прифронтовым районам, они зачастую уходили полупустыми. Большинство не хотели оставлять свои дома. Да и сейчас не захотят».

Мы идем с товарищем по Октябрьскому поселку, затем сворачиваем и по Колхозной улице выходим на улицу Стратонавтов, минуем поселок Веселое и движемся к Иверскому монастырю.

Товарищ — такой же понаехавший из большой России «экстремал», как называют меня бывшие литературные собратья.

— Адреналиновый наркоман, — подхватывает Дима, переворачивая носком ботинка какую-то железяку. 

— Они называли тебя земляным червяком, — усмехаюсь я.

— Это от «Града». А это — от ПКМ, — сообщает Дима.

— Откуда ты это знаешь, ты же не воевал?

— Я же из Тулы, там каждый мальчишка в оружии разбирается. Как-то лет пять назад сидим в Горловке, идет обстрел, звонит земляк и спрашивает, как обстановка. Я отвечаю: обстановку ты можешь слышать, а вообще не хотелось бы, чтобы нас здесь накрыло продукцией родного «Сплава» (НПО «Сплав» — тульское предприятие, разрабатывает и производит в том числе РСЗО, танковое вооружение и прочее. — Прим. «Ридуса»).

Сейчас Дмитрий в составе строительной бригады осуществляет реконструкцию Старобешевской ТЭС.

— Вообще я бы купил здесь домик, — мечтательно говорит Дима. — Я же крестьянин родом, а тут такая земля — с утра палку воткнешь, к обеду можно урожай собирать.

— Типичный русский оккупант, — комментирую я. — А вот, смотри, как раз объявление о продаже дома. Дима вслух зачитывает: «Заезжай, включай свет и живи! Улица Стратонавтов». Ага, до первого прилета. 

Мы невесело смеемся.

В один из дней спускаюсь в подземный переход на улице Артема, где оказывают услуги по ксерокопированию, распечатке, ламинированию документов.

К этому же окошку подходит высокая женщина с тембром чеховской героини и этим нежным старорежимным голосом просит распечатать фотографии разрушений ее дома в одном из прифронтовых районов. Ловит мой внимательный взгляд, всплескивает руками: «Видите, говорят, что обстрелов нет — а они были… А сейчас, говорят, будут снова, и серьезные. Я хочу показать эти фото, чтобы сохранить за нами комнату в общежитии в центре города, чтобы мы могли в случае чего уехать туда с детьми».

Мы вместе поднимаемся на центральную улицу, идем в сторону «Донбасс-арены», над нами накрапывает мелкий дождь. «Мы ведь в четырнадцатом встали, мы так надеялись… А сейчас столько проблем, и я думаю, наверное, Владимиру Владимировичу не докладывают, как тут у нас…»

Она делает взмах рукой: «Вон там общежитие, где нам выделяли комнату. Она нам нужна только для того, чтобы, если начнется, я могла туда с детьми прибежать».

«Снайпер продолжал стрелять»

Вечером 22 марта в поселке Александровка выстрелом в голову был убит гражданский. Спустя пару дней я договариваюсь о встрече с главой администрации Александровки Константином Чалым.

«Комментарий я тебе на видео не дам, но, где это случилось, покажу, так и быть», — говорит Чалый.

Машина главы поселка летит по улице в южной части Александровки, он на ходу опускает стекла — лучше слышно, если что. Пролетаем перекресток, Чалый указывает рукой: 

— Вон там лесок, там они стоят… — Машина резко сворачивает, на поворот приходится окончание фразы: — …оттуда и стреляли.

Дом погибшего — светло-желтого кирпича, аккуратный. По словам Чалого, погибший Петр Иванович Кот «был работяга, хороший сосед — побольше бы таких людей в поселке».

Вечером того дня Петр Кот 1950 года рождения вышел пасти кур, переговаривался с соседом. Тот услышал хлопок и увидел, как тот упал. Изо рта пошла кровь. Тело не могли вынести — снайпер продолжал стрелять. «В итоге военные наши его вынесли… По ним снайпер тоже стрелял, но не попал».

По моей просьбе Чалый везет меня к местной знаменитости — Александру Леонтьевичу Черкасу, или просто Леонтьевичу. Мужчине под восемьдесят, с четырнадцатого года он по собственному почину ремонтирует все повреждения электросети в поселке.

Сегодня Леонтьевич празднует день рождения старшего сына Вадима. Младший сын Леонтьевича Роман был убит вместе с женой Валентиной в январе 2015 года украинским снарядом.

Заходим во двор, пахнет шашлыком — да вот и он жарится. Нас проводят в хату, приносят шашлык. На дворе Великий пост, но Чалый не отказывается, несмотря на свою религиозность.

Мне пока не до шашлыка, говорим с Леонтьевичем. Тот показывает фотографии младшего сына. Рассказывает, как в начале девяностых ездили к нему в Тернополь на воинскую присягу и как уже тогда терпели там нападки, потому что приехали из Донбасса.

Все это Леонтьевич рассказывает на смеси русского и украинского, я понимаю не каждый оборот. О смерти сына, снохи и приемного внука («Рома с Валей взяли к себе парня неблагополучного, чтобы он не пошел по кривой дорожке») говорит так, будто это случилось вчера. Вокруг глаз старого шахтера — 28 лет подземного стажа — ложатся густые тени. Я листаю фотографии: после фото счастливой семьи, фото молоденького Романа в военной форме и фотографий усадьбы идут несколько снимков с кладбищенскими крестами, именами и одной и той же датой на них.

«Будут отсиживаться в домах»

Попрощавшись с Черкасом, по моей просьбе едем с Чалым посмотреть укрытие — оно в поселке единственное, в здании школы. «Ой, я заверну на минутку к себе собак покормить», — спохватывается Константин Викторович.

Дом главы поселка не отличается от остальных — аккуратный, но скромный. Когда он приотворяет ворота, из-за них высовывает нос крупная овчарка.

— Красивый, — говорю я. Видя, что я не боюсь собаку, Чалый выпускает пса побегать.

— Он знает команду «ищи Бандеру», — улыбается Константин Викторович. — Ищи Бандеру! — командует глава поселка. Пес рыщет по улице, но не то чтобы агрессивно, скорее забавляясь.

Едем к школе, там Чалый высаживает меня и летит по своим делам. У школы встречаемся с учителем труда Виталием, ответственным за укрытие. Спускаемся в подвал.

— Вот тут у нас аккумулятор, тут поддоны поставили, предоставленные Красным Крестом, на них люди смогут поспать. Тут вода. Матрасы еще есть, но мы их держим наверху, чтобы не отсырели.

— На сколько человек рассчитано укрытие?

— Двести десять человек детей, сорок пять педсостава — все поместятся.

— А если другие жители захотят укрыться от обстрела?

 — Да не пойдет никто. Будут отсиживаться в домах. — Виталий смотрит на меня с сомнением.

— А все-таки?

— Ну, если будет такая ситуация, то на ночь вместим… в тесноте, да не в обиде.

Выбираемся из укрытия, я набираю Марину, местную знакомую. Мы планировали встретиться, но сейчас Марина говорит: «Я лежу». Нет, она не болеет, просто беременна вторым ребенком, в апреле рожать — в прифронтовом поселке, где от иных домов до позиций неприятеля несколько сотен метров. «Лежи тогда, — говорю я. — Скажи только, где у вас церковь, а то ваш глава много про нее рассказывал».

Марина объясняет мне, где церковь. Я иду туда. На дороге указатель — «Храм св. Александра Невского». Наш, северо-западный святой — ощущение, будто земляка встретила. А с горки спускается машина Чалого. Глава притормаживает: «Я в город, подвезти?» Едем в город, отложив свидание с храмом.

«Людям страшно, конечно»

— Правильно ли я понимаю, что наличие и оборудованность укрытий — не главный фактор защиты для прифронтовых жителей? — спрашиваю я по дороге.

 — Конечно, — отвечает Чалый.

 — А если бы жителям предоставлялась возможность при обострении переехать в центр города, это бы повлияло на минимизацию жертв?

 — Конечно! — восклицает Чалый. — В Александровке из 1600 домов повреждены более 700. Проблема в так называемом маневренном фонде. У нас в Александровке его просто нет, здесь сплошной частный сектор. В близлежащем Петровском районе он уже исчерпан. Да и по городу, по большому счету, тоже. Осталось жилье, например, в Шахтерске, но кто туда поедет из пригорода Донецка? Я одного жителя так отселял, он пожил неделю и вернулся — там кровать, тумбочка, удобства на этаже, и что ему, вообще говоря, там делать? А тот фонд, что есть в Донецке, уже занят людьми, утратившими жилье, и переселенцами из районов Донбасса под Украиной.

 — Я вижу по Донецку массу недостроенных многоэтажек, то есть буквально коробки уже стоят, остались коммуникации и отделка.

 — Частную собственность никто не отменял, — замечает Константин Викторович. — Да и денег на это в бюджете республики нет. Довести любой недострой до ума — это очень серьезные вложения.

Я задаюсь вопросом, как же люди выкручиваются.

 — По-разному, — отвечает Чалый. — У нас в поселке есть дом, где в подвале живет человек шесть соседей из разбитых домов по соседству. Получилась эта коммуна так: я связался с хозяевами, которые уехали от войны, они разрешили занять подвал. Потому что у нас в поселке правило: лежит кирпич на участке у соседа — не тронь кирпич! Не твой. Только с разрешения. А одна семья год жила буквально в яме. Но они такие оптимисты, как ни спросишь — да все нормально! Помогали им с работой, в итоге выбрались они из этой ямы и живут теперь действительно нормально — дом им предоставила соседка, за оплату коммунальных услуг. У нас в городской квартире тоже жила семья из Горловки, несколько лет. Частным образом многие помогают.

— Какие чувства у тебя вызывают разговоры о возможном обострении? Готов ли ты к нему морально?

 — Морально готов — мы в четырнадцатом это уже проходили. Что тогда делали, то и сейчас будем делать, если понадобится.

 — У меня сложилось впечатление некоторого разрыва. Все же большинство взрослых людей и в России, и в Донбассе получили еще советское воспитание, а в этой парадигме война — это и общая беда, и общее дело. А сейчас мы живем при капитализме, и война уже другая. Стоят пустые дома, стоит недострой, но эвакуировать туда прифронтовых жителей невозможно, потому что все это чье-то и к тому же требует денег. И люди, с одной стороны, не понимают, почему так, с другой — не хотят оставлять собственные дома, потому что «свое кровное». Такой получается разрыв сознания.

 — Да, верно. Разрыв. Знаешь, у нас ведь несколько раз проводили учения по гражданской обороне от МЧС совместно с военными — вывозили народ на полигон, учили оказанию первой помощи, поведению под обстрелом, даже «обстреливали» — ну, «бахали» холостыми, чтобы создать видимость опасной обстановки… И что? Почти никто не хотел ехать!

Вообще активность населения после горячей фазы, прямо скажем, небольшая. Те, кто хотел и способен был самоорганизоваться — те это уже проделали. Остальные живут своим двором преимущественно, — посетовал Чалый.

— Я как-то даже на своих александровских наорал… Мы собирали народ на День памяти Великой Отечественной 22 июня, пришли человек десять, — пояснил он. — Я им потом: «Вы за гуманитаркой давитесь, а память дедов своих почтить не пришли! Как это называется?» А так-то люди хорошие… И страшно им, конечно. Мирным всегда страшнее. Я вот тоже как форму снял, так это почувствовал — стал бояться. — И уточнил: — Тебе куда в городе?

Называю место. Чалый подруливает к стоянке, вращая баранку крупной ладонью. Я вспоминаю, что хотела спросить, как зовут его пса.

— Замир, — отвечает Константин Викторович.

— В смысле — за мир?

— Да! В тринадцатом году, накануне войны, купил щенка и назвали так, уж не пойму почему… он, ты видела, дружелюбный, с детьми в мяч любит играть. Иной раз пацаны соседские к забору подходили и кричали: «А Замир выйдет?»

«В случае необходимости будем людей вывозить»

После разговора с Чалым я наконец формулирую для себя парадигму войны при капитализме: если для элит ее смысл состоит в переделе сфер влияния и ресурсов, для непосредственных участников — в отстаивании своей земли и собственной идентичности, то для обывателя война — это своего рода стихийное бедствие.

Обращаюсь за комментарием по мероприятиям гражданской обороны в профильное ведомство — республиканское МЧС. В течение нескольких дней переписываюсь с пресс-службой, раз за разом получая ответы, что «команды комментировать данную тему не было».

На сайте МЧС помещена короткая статья от 4 марта о подготовке укрытий на случай усиления обстрелов. О мерах по эвакуации людей в случае необходимости информации я не нахожу. По сообщениям местной прессы, в 2021 году маневренный фонд жилья в Донецке и Макеевке будет пополнен 34 квартирами.

Я решаю задать ряд вопросов еще одному человеку, который «проходил все это» в четырнадцатом году, создателю и командиру батальона «Восток» Александру Ходаковскому.

— Александр Сергеевич, насколько мне известно, в четырнадцатом году «Восток» занимался в том числе эвакуацией мирного населения из-под обстрелов. Как это происходило?

— Когда противник взял Пески, а получилось это у него в начале лета 2014 года… Даже танки их тогда прорвались до Панфиловского моста, это район шахты им. Панфилова. Мы перегородили им проход, но они начали окраины, так сказать, обрабатывать. Надо было людей спасать. Мы выделили автобусы и начали вывозить людей оттуда — спешно, в течение одного вечера. Для этого сами приняли решение задействовать имевшиеся в городе площади — гостиницу «Виктория», пансионат «Шахтерские зори», хостел в районе Мотеля и еще одно здание. И человек восемьсот мы таким образом расселили оперативно. Мнения чьего-то на тот момент мы не спрашивали, формализмом не занимались, все было подчинено военной необходимости.

 — По нынешней информации, маневренный фонд жилья в Донецке исчерпан и селить людей, если что, некуда…

 — Как же исчерпан? Да, так называемые недострои доделать стоит немалых денег, ведь «выгнать коробку» — это только, наверное, треть затрат, остальное — коммуникации, отделка. Но у нас масса стоит пустующих гостиниц по городу — гостиница «Виктория» стоит пустая на 70%, хостел на проспекте Мира пустует, гостиница «Олимп» на Богдана Хмельницкого, «Донбасс-палас» пустует.

В экстренном случае людей вполне можно там расселить — неужто мы в кризисной ситуации будем беречь имущество Рината Леонидовича (Ринат Ахметов — олигарх, крупнейший собственник довоенного Донбасса. — Прим. «Ридуса»)? Мы что, получается, бизнес щадим, а граждан не щадим, боимся, что они там обои ручкой разрисуют?! — восклицает Ходаковский.

— Это меры, которые, если что, придется принимать безо всякой бюрократии, по логике крайней необходимости — а такая ситуация прописана в законодательстве любого государства, — продолжает он. — Можешь так и написать: Ходаковский сказал, что в случае необходимости будет вывозить людей из-под обстрелов и разрешения не спросит. Если мне хватило воли сделать это в первый раз, то почему это не сделать снова?

— Правильно ли я поняла, что первичный вопрос — именно вопрос эвакуации, а не вопрос укрытий, куда люди идут в последнюю очередь?

 — Неправильно. В четырнадцатом году народ забивался в каждую дырку. И сейчас мы занимаемся в том числе подготовкой укрытий. И укрытия, и бомбоубежища есть — при каждой шахте, при каждом заводе есть бомбоубежища. Понятно, что человек, у которого есть подвал в частном доме, не бегает в укрытие. Но жители многоквартирных домов не просто туда спустятся, они там жить будут, если что.

 — Как ты представляешь себе картину обострения, если оно случится? И свои действия как человека, обладающего определенным опытом и ресурсом влияния?

 — Будет зависеть от ситуации. Если не будет наступления, то и системного кризиса власти, я надеюсь, не случится. Так что в этом случае ситуация крайней необходимости будет вызовом в первую очередь для власти. И мы будем апеллировать именно к власти — в том числе для вывоза людей, желающих отселиться. Своими силами мы что можем сделать, то мы и делаем — например, готовим в Ясиноватой укрытия и общежития под кризисное расселение.

Апеллировать к власти — что я под этим имею в виду? То, что я систематически говорю с ее представителями и обращаю их внимание на то, что в случае недостаточной подготовки к обострению каждая неоправданная обстоятельствами жертва будет на нашей совести, — пояснил Ходаковский.

— Если же сложится более пиковая ситуация — например, противник предпримет попытку наступления, то я, разумеется, буду действовать по обстановке с целью минимизировать потери среди гражданских, — продолжил он. — В конце концов, у Бога нет других рук, кроме людских. А где тут амбиции, где служение, где тут промысел — поди разбери. Донбасс — моя земля, это мои люди, я несу за них ответственность.

Главный фактор

Маленький храм на окраине Донецка близ бывшего аэропорта им. Прокофьева. Люди расходятся после службы — семьи с детьми, пожилые женщины, старики. Несколько ребят носятся по церковному двору, играя в «пятнашки».

Я стою на дорожке в небольшой садик, что уже пахнет весной, снимаю эту идиллическую сценку и не могу не думать о том, что человек привыкает ко всему — и жить в доме под обстрелами, и спускаться в укрытие, и ремонтировать поврежденные снайпером провода, и вывозить людей из-под обстрелов, никого не спросясь. И быть «морально готовым» ко всему этому.

Наверное, это и есть главный фактор гражданской обороны Донбасса.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.